– Я тебе скидку дам, чавво
[21]. Приятно встретить такого учтивого юношу. «Манеры делают человека». Мамка тебя еще похвалит за то, что хорошо торговался. Скажи мне, сколько у тебя в копилке, и я скажу, сколько ножей могу тебе наточить за эти деньги.
– Извините. – (Положение ухудшалось.) – Я лучше сначала спрошу у мамы.
Точильщик смотрел вроде бы дружелюбно.
– С женщинами ссориться не стоит! Однако я постараюсь снова заглянуть в эти места через пару дней. А кстати, может, хозяин дома?
– Папа?
– Да, папа.
– Он вернется… – (В последнее время на него нельзя было положиться. Иногда он звонил и говорил, что застрял где-нибудь в мотеле.) —…поздно.
– Ну, если он не беспокоится о том, в каком состоянии у него площадка перед гаражом, то должен бы побеспокоиться. Покрытие у вас просто в ужасных трещинах. Похоже, его клали какие-то лентяи. Вот придет зима, дождь попадет в трещины и замерзнет, и вспучит покрытие кусками, а к весне оно будет все в дырьях, как луна! Его надо снять и заново положить как следует. Мы с братом это сделаем на раз, вот так. – Он щелкнул пальцами, громко, как щелчок в игре «Не сердись». – Скажешь папке?
– Хорошо.
– Обещаешь?
– Обещаю. Давайте я запишу ваш телефон.
– Телефоны? Ври-больше-фоны, вот как я их называю. Договариваться можно только лицом к лицу.
Он взвалил сумку на плечо и пошел прочь от дома.
– Скажи папке! – Он знал, что я смотрю ему вслед. – Обещание есть обещание, муш!
[22]
– Какая щедрость, – сказала мама, когда я сообщил ей про телевизор; но от того, как она это сказала, я похолодел.
Когда папин «ровер» подъехал к дому, я пошел в гараж поблагодарить папу за подарок. Но папа почему-то не обрадовался, а пробормотал – смущенно… нет, так, как будто о чем-то жалел:
– Я рад, что он тебе понравился.
Про визит точильщика ножей я вспомнил лишь тогда, когда мама уже раскладывала жаркое.
– Точильщик? – Папа сдвинул жилки от мяса на одну сторону тарелки. – Это цыганское мошенничество, старое как мир. Я удивлен, что он еще карты не вытащил и не предложил погадать. Или не попросил у тебя старого железа на металлолом. Вот что, Джейсон: если он вернется, захлопни дверь у него перед носом. Никогда не поощряй этих людей. Они еще хуже свидетелей Иеговы.
– Он сказал, что, может быть, снова зайдет поговорить про площадку перед гаражом. – Теперь я чувствовал себя виноватым, что дал это обещание.
– Что еще с ней такое?
– Там нужно поменять покрытие. Он так сказал.
У папы на лице изобразились гром и молния.
– И конечно, ты ему сразу поверил, так?
– Майкл, – сказала мама, – Джейсон всего лишь пересказывает разговор.
Говяжьи жилы на вкус – как мокрота из самых недр организма. Единственный живой настоящий цыган, которого я в жизни встречал, был тихий мальчик в классе у мисс Трокмортон. Я уже не помнил, как его зовут. Он, должно быть, почти все время прогуливал, потому что его пустая парта в школе вошла в поговорку. Он ходил в черном джемпере вместо форменного зеленого и в серой рубашке вместо белой, но мисс Трокмортон его ни разу не отругала. В школу его привозили на грузовике «бедфорд» – в моей памяти этот грузовик остался огромным, едва ли не больше всей школы. Цыганенок выпрыгивал из кабины. Его папа походил на борца по прозвищу Великанский Стог – руки у него были все в татуировках, словно оплетенные змеями. Эти татуировки и взгляд, которым он окидывал школьный двор, гарантировали, что цыганенка никто не рискнет тронуть – ни Пит Редмарли, ни даже Плуто Ноук. Сам цыганенок обычно сидел под кедром, посылая во все стороны сигнал «отвали». Наши игры в «колдунчики» и прятки его не интересовали. Один раз, когда он был в школе, мы играли в лапту, и он каждый раз отбивал мяч прямо через забор на приходские земли, а потом разгуливал по игровому полю, заложив руки в карманы. Мисс Трокмортон пришлось поставить его на подсчет очков, потому что мячи у нас скоро кончились. Но когда мы в следующий раз посмотрели на доску для подсчета очков, рядом с ней никого не было.
Я плюхнул соуса из бутылки на жаркое.
– Папа, кто такие цыгане?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… где они раньше жили?
– В Египте. Их иногда даже называют египтянами.
– Значит, они африканцы?
– Уже нет. Они сотни лет как откочевали оттуда.
– А почему люди их не любят?
– А почему порядочные граждане должны любить бездельников, которые ничего не дают государству и нарушают все муниципальные постановления до единого?
– Майкл, мне кажется, это чересчур сурово. – Мама посыпала жаркое перцем.
– Хелена, ты бы так не думала, если бы встретила хоть одного из них.
– Этот точильщик в прошлом году прекрасно наточил нам ножи и ножницы.
Папина вилка застыла в воздухе.
– Ты хочешь сказать, что знакома с этим человеком?
– Ну, какой-то точильщик уже много лет приходит в Лужок Черного Лебедя ежегодно, в начале октября. Я не могу сказать, тот самый или нет, но думаю, тот.
– И ты дала этому попрошайке деньги?!
– А ты, Майкл, работаешь забесплатно?
(Вопросы – это не вопросы. Вопросы – это пули.)
Папа с лязгом положил нож и вилку:
– И ты целый год скрывала от меня эту… сделку?
– «Скрывала»?! – Мама стратегически изобразила негодование. – Ты обвиняешь меня в том, что я что-то скрываю?
(У меня перекрутились узлом кишки. Папа метнул в маму взгляд, означающий «Не при Джейсоне!». Перекрученные кишки запульсировали.)
– Ты же понимаешь, я просто не хотела забивать твою высокопоставленную корпоративную голову хозяйственными дрязгами.
– И сколько же выманил у тебя этот бродяга? – не сдавался папа.
– Он попросил один фунт, и я заплатила. За то, что он наточил все ножи в доме, и притом отлично. Фунт. На один пенс больше, чем замороженная пицца в «Гринландии».
– Я не могу поверить, что ты купилась на эту ерунду! Цыгане, фургоны, лошадки, старая добрая Англия. Ради бога, Хелена, если у тебя нет точилки для ножей, купи ее в скобяной лавке. Цыгане – лодыри и вымогатели, и стоит уступить одному на дюйм, как орда его кузенов протопчет к тебе тропу и будет таскаться до двухтысячного года. Сегодня ножи, гадание и площадка перед гаражом, а завтра они разденут твою машину, вынесут все, что можно, из сарая в саду и будут торговать краденым!