Вечером я решила пойти в кино, все равно на что, и расположилась в полупустом зале. Когда свет уже погас и фильм начался, вошла группа мальчишек. Они хрустели попкорном, смеялись, грубо обзывали друг друга, включали рингтоны мобильников, отпускали сальные шуточки, обращаясь к теням актрис на экране. Я не выношу, когда мне мешают смотреть кино, даже если фильм второсортный. Поэтому я грозно на них шикнула, а потом, когда они не обратили на это внимания, повернулась к ним и сказала, что если они не прекратят шуметь, я позову билетера. Это были мальчишки из неаполитанского семейства. Билетера, надо же, стали они насмехаться надо мной – вероятно потому, что никогда раньше не слышали этого слова. Один из мальчишек крикнул мне на диалекте: “Давай, сука, зови этого своего засранца!” Я встала и пошла к кассе. Объяснила ситуацию лысому мужчине, который выслушал меня с ленивой вежливостью. Заверил, что сейчас все уладит, и я под смешки мальчишек вернулась в зал. Мужчина появился следом за мной, отодвинул портьеру, просунул внутрь голову. Тишина. Он постоял так несколько минут, а потом ушел. Гвалт немедленно возобновился; остальные зрители помалкивали, я же поднялась и нервно крикнула, что сейчас вызову полицию. Мальчишки принялись распевать тонкими голосами: “Да здравствует полиция, да здравствует полиция!” Я ушла.
На следующий день, в субботу, вся банда была на пляже и, судя по всему, ждала моего появления. Мальчишки, ухмыляясь, стали показывать на меня пальцами. Я заметила, что некоторые из них, поглядывая в мою сторону, говорят что-то Розарии. Я подумала было обратиться к мужу Нины, но потом устыдилась того, что вроде бы решила вдруг играть по их правилам. Около двух часов дня, не в силах больше выносить толчею и оглушительную музыку, гремевшую в баре, я собрала свои вещи и ушла.
В сосновом лесу не было ни души, но скоро я почувствовала, что кто-то идет за мной по пятам. Сразу же вспомнилась шишка, которой запустили мне в спину, и я ускорила шаг. Позади по-прежнему слышалось шуршание, меня охватила паника, и я бросилась бежать. Шум усилился, послышались сдавленные возгласы и смешки. Меня уже не успокаивал ни стрекот цикад, ни запах сосновой смолы, они казались неотъемлемыми элементами тревоги. Я пошла медленнее, но не потому, что подавила страх, а из чувства собственного достоинства.
Дома мне тоже было не по себе, я обливалась холодным потом, потом меня бросило в жар и я стала задыхаться. Легла на диван и постепенно успокоилась. Попыталась взбодриться, прибралась в квартире. Кукла так и лежала голая вниз головой в раковине; я ее снова одела. Не стала больше промывать ей живот водой из-под крана, представила себе, что ее чрево – это высохшая канава. Навести порядок, разобраться во всем. Я задумалась о том, что один мутный темный поступок влечет за собой другой, такой же темный; вопрос в том, как прервать эту цепь. Элена, наверное, обрадовалась бы, получив назад свою куклу, сказала я себе. А может и нет, ведь ребенок никогда не хочет получить только то, что просит, наоборот, выполненная просьба делает еще более мучительным ощущение того, что ему не хватает чего-то, о чем он не может сказать.
Я приняла душ и, пока вытиралась, посмотрела на себя в зеркало. У меня внезапно исчезло впечатление, не покидавшее меня последние несколько месяцев. Мне больше не казалось, будто я помолодела, скорей уж постарела да к тому же слишком похудела, тело словно высохло и потеряло объем, в черных завитках на лобке виднелись седые волоски.
Я вышла на улицу: отправилась в аптеку взвеситься. Взглянула на листок с распечатанными показателями роста и веса. Рост уменьшился на шесть сантиметров, все сильно ниже нормы. Я попробовала еще раз: показатель роста стал еще ниже, веса тоже. Я вышла из аптеки в полной растерянности. Среди моих самых жутких фантазий была и такая: я снова уменьшусь и превращусь сначала в подростка, потом в маленькую девочку, и мне придется пережить в обратном порядке фазы своей жизни. Я стала себе нравиться только после восемнадцати лет, когда уехала из дома и родного города и отправилась на учебу во Флоренцию.
До самого вечера я гуляла по набережной, жуя свежий кокос, хрустя жареным миндалем и грецкими орехами. Магазины были освещены, чернокожие молодые люди, выстроившись вдоль тротуаров, предлагали прохожим всякую мелочь, артист-фаерщик начал свое огненное шоу, клоун скручивал длинные воздушные шарики, создавая из них фигурки животных, и собрал вокруг себя целую толпу ребятишек. Народу на улицах в субботний вечер становилось все больше. Я знала, что на площади идет подготовка к танцевальному вечеру, и ждала, когда он начнется.
Я и сама люблю танцевать, и мне нравится смотреть на танцующих людей. Когда оркестр заиграл танго, решились попробовать свои силы только пожилые пары, и это получилось у них замечательно. Среди танцоров я узнала Джованни, он с заметным напряжением исполнял разные танцевальные па. Зрители все прибывали, толпились вокруг площадки, охватив ее широкой лентой. Танцоров тоже стало больше, правда, мастерством они не блистали. Теперь танцевали люди всех возрастов: любящие внуки со своими бабушками, отцы с десятилетними дочерями, старушки с немолодыми женщинами, девочки и мальчики, туристы и местные жители. Неожиданно я столкнулась с Джованни, и он пригласил меня потанцевать.
Я оставила сумку его знакомой, пожилой синьоре, и мы пошли танцевать; по-моему, это был вальс. И с того момента больше не останавливались. Он говорил о жаркой погоде, о звездном небе, о том, какое сейчас изобилие мидий. Я чувствовала себя все лучше и лучше. Он взмок от усилий, но по-прежнему приглашал меня на каждый следующий танец и вел себя очень мило, так что я всякий раз принимала приглашение, и мне было очень весело. Он оставил меня одну, извинившись, только когда заметил в толпе, на краю площадки, неаполитанское семейство.
Я забрала у пожилой синьоры свою сумку и стала наблюдать за тем, как Джованни приветствует Нину, Розарию и наконец, с особым почтением, Тонино. Он даже немного неуклюже поздоровался с Эленой, уцепившейся за руку матери и евшей сахарную вату, за которой не видно было ее лица. Завершив церемонию приветствия, он остался стоять рядом с ними, молча переминаясь с ноги на ногу и как будто гордясь тем, что у всех на виду находится в их компании. Я поняла, что вечер для меня закончился, и собралась уходить. Но вдруг увидела, как Нина передает дочь Розарии и тащит мужа танцевать.
Ее движения отличались изяществом и природной грацией, что было особенно заметно, когда ее держал в объятиях этот неуклюжий мужчина. Я почувствовала, как кто-то коснулся моей руки. Это был Джино, который прятался где-то в укромном уголке и теперь выскочил оттуда, словно зверь. Он спросил, не хочу ли я потанцевать, я ответила, что устала, мне жарко, но тут же почувствовала прилив задора, взяла его за руку, и мы пошли танцевать.
Скоро я поняла, что он ведет меня к Нине и ее мужу, чтобы она увидела нас вместе, я подчинилась, хотя мне совсем не улыбалось предстать перед ней в объятиях ее воздыхателя. Но на площадке была такая теснота, что мы оба, не сговариваясь, отказались от своей затеи. У меня на плече висела сумка, но она мне не мешала. Было приятно танцевать с этим худым, очень высоким темноволосым мальчиком с блестящими глазами, спутанными волосами и горячими сухими ладонями. Его тело рядом с моим ощущалось совсем не так, как тело Джованни. Я чувствовала, какие они разные, как они по-разному пахнут. Мне казалось, будто в тот вечер, на той площадке время пошло вспять, точно его ткань разорвалась и я, словно по волшебству, очутилась сразу в двух разных периодах моей жизни. Когда музыка умолкла, я сказала, что устала, и Джино предложил меня проводить. Мы ушли, у нас за спиной остались площадь, набережная, музыка. Поговорили о его экзамене, об университете. Когда мы подошли к двери моего дома, я заметила, что он не спешит прощаться.