Брак с Медузой - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Гамильтон Старджон cтр.№ 84

Итак, автоматический завод погрузился в молчание; серебристые сферы бесшумно выкатились в центр распаханной равнины, открыв люки, собрали в себя «танки» – проекторы с журавлиными шеями, взлетели и помчались в разные концы земли, готовые разместить проекторы везде, где их излучение (отчасти звуковая волна, отчасти нечто иное) достигнет больших человеческих масс. До всех людей излучение не доберется, – но дойдет до большинства, а оставшихся коллективный разум сам втянет в свою орбиту. Никто не избежит его притяжения: не сможет, да и не захочет. А затем Гарлик совокупится с этим новым, единым, безупречным существом, всеет в него крохотную частицу себя – и в миг слияния этой частицы с яйцеклеткой Медуза охватит человечество так же, как кристаллизуется перенасыщенный раствор.

Шерон Бревикс скорчилась на отмели каменистого берега ручья. Она умирала.

Накануне шагала целый день, но так и не нашла ни моря, ни города, ни людей. Билли рассказывал: если потеряешься, надо просто найти реку и идти по течению – все реки впадают в моря, а на берегу обязательно будет город или люди. Так что, едва рассвело, Шерон направилась по течению вперед. Остаться на дороге и ждать, пока кто-нибудь проедет мимо, ей не пришло в голову; она была уверена, что находится вблизи шоссе и что рано или поздно кто-нибудь ее найдет. Пройдя вдоль реки час, никого и ничего не видя и не слыша, она не сообразила, что уходит от дороги все дальше.

В конце концов, ей было всего четыре года.

К десяти утра ей страшно хотелось есть. К полудню уже живот подводило от голода. Она захныкала, один раз даже села и поревела как следует, но потом встала и пошла дальше. Она уже так долго идет, думала Шерон, море наверняка где-то совсем неподалеку! (Море было от нее в тысяче двухстах милях, но этого Шерон не знала.) Днем она немного поспала, а проснувшись, обнаружила на кустах малину. Рвала и ела ягоды, пока ее не ужалила оса; тогда Шерон с криком убежала. Снова нашла свой ручей и шагала вдоль него, пока не стемнело.

Теперь было уже совсем темно, и Шерон умирала. Чувствовала она себя даже лучше прежнего; точнее сказать, ничего особенного не чувствовала, кроме голода. Голод не уменьшал все иные ощущения, но милосердно их приглушал. Страх, холод, даже одиночество в присутствии этого острого голода меркли, как звезды в полдень. В суете переезда, а затем в двухдневном путешествии Шерон ела меньше обычного; а ведь четырехлетнему ребенку и так-то немного нужно, чтобы выбиться из сил.

После полуночи ее тревожный сон сменился иным состоянием, более глубоким и опасным. Она больше не вздрагивала на холодном ветру, не чувствовала покалывания в онемевших руках и ногах. Шерон спала сидя, наполовину втиснувшись спиной и боком в крохотную «пещерку» в скале. Проснувшись утром, скорее всего, уже не сумела бы встать, едва ли могла бы даже ползти. Но…

Шерон подняла голову: ее разбудил какой-то звук. Сперва ей показалось, что прямо перед глазами, в нескольких футах от нее, блестит серебристый шарик с рождественской елки. Шерон заморгала, вгляделась – и поняла, что шар, бесшумно спускающийся с ночного неба, на самом деле гораздо дальше и гораздо больше. Затем до нее донесся сердитый рев моторов. Подняв глаза чуть выше, она увидела во тьме мигающие хвостовые огни небольшого самолета; он стремительно несся вниз.

Шерон вскочила на ноги, пошатнулась и схватилась за скалу, чтобы не упасть. Она видела, что огромный шар готов приземлиться на плоскую, травянистую вершину холма милях в трех отсюда. Видела, как самолет, когда шар был всего в тридцати футах от земли, протаранил его носом, и все вместе – самолет, шар и все, что шар нес в своем серебряном чреве – запылало ярким пламенем.

Шерон смотрела на пламя, пока оно не угасло; потом легла, закрыла глаза и продолжила гаснуть сама.

«Сколько сообщений о летающих тарелках! Прямо эпидемия какая-то!» – так думали наблюдатели в те несколько минут, что осталось им думать прежним, привычным образом.

Эти же последние минуты принесли немало тревог военным. Радары сообщали об объектах, движущихся с такой скоростью, что маршрут их можно было вычислить и предсказать безошибочно: чем выше скорость, тем точнее предсказание. Однако затем начали поступать новые сообщения, странные и тревожные: объекты появлялись, исчезали и с быстротой молнии снова появлялись совсем не там, где их ждали. Такие траектории на такой скорости были попросту невозможны; однако прежде, чем теоретики пересмотрели свое понятие «невозможного», сами они и все их сотрудники, коллеги, знакомые, соседи, родственники и домочадцы избавились от необходимости рассуждать и вычислять поодиночке. Произошло это в один миг: только что человечество говорило на разных языках и не слушало друг друга – и вдруг окончилось проклятие Вавилонской башни.

Пятилетний Генри спал, как обычно, на спине, лицом вверх, плотно сжав ноги, подсунув под ягодицы стиснутые кулачки. Ему снился беззвучный кошмар: со всех сторон окружали его улыбчивые папы. Иные из них носили маски других ребят в саду, или уличных собак, или продавцов в магазинах; но все это были папы, ласковые, улыбающиеся, как всегда перед тем, как заорать ему в лицо. А между ним и всеми этими папами стояла добрая богиня с мягкими руками, полными запретных леденцов и бутербродов с арахисовым маслом, тех, что сует она потихоньку маленьким мальчикам, когда за трусость их отправляют спать без ужина. Богиня была здесь, чтобы заботиться о нем и его защищать; но когда неизбежное случилось и все мальчишки, собаки, продавцы, отцы разом заорали и ринулись на него, она ничего не сделала. Просто стояла, виновато улыбаясь и протягивая леденцы, и как будто не замечала, что они все с ним творят. Кошмар этот был окрашен безнадежностью, абсолютной уверенностью в том, что то же самое ждет Генри и по пробуждении; ибо сон и мир были для него одним.

Каждый человек – частный случай общих закономерностей. Но ни один из нас не похож на другого: у каждого своя уникальная история, порожденная сочетанием личных свойств, влияющих на человека сил и того, как он воспринимает эти силы. Один видит в машине Бога, другой в Боге – всего лишь аргумент, а третий использует любые аргументы как орудия, то есть своего рода машины. При всей своей способности работать в согласии с другими, испытывать и вызывать сочувствие и сострадание, по сути человек остается одинок: никто из нас не знает точно, что чувствует другой. На высоте чувств человек приближается к потере сознания… сознания чего? Всего окружающего, но не себя.

В ночь, когда миру настал конец, люди оставались частными случаями: думали свои мысли, жили своей жизнью, не сомневались, что сегодняшний день – прямое продолжение вчерашнего, а завтра все будет так же, как сегодня… и в этом наконец-то ошибались.

В тот самый миг, когда Пол Сандерс встал с кушетки, подхватил на руки Шарлотту Данси и сказал себе: «Ну, сейчас или никогда!»…

Когда юный Гвидо шагал по предрассветному Риму и в теле его пела музыка, а резное чудо под мышкой нетерпеливо ждало прикосновения его освобожденного таланта; и ни один любовник, или скупец, или фанатик на земле не любил так свою возлюбленную, деньги или Господа, как Гвидо любил свою скрипку…