Оливер Лавинг - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Мерил Блок cтр.№ 6

Позже Ева будет вспоминать, что очень много крутилась по дому в тот вечер, последний вечер, когда ее вселенная еще сохраняла цельность. Пока старенькая сушильная машина издавала свои жуткие звуки, Ева сновала из гостиной в кухню, из кухни – на крыльцо, с крыльца – в спальню, гонимая потребностью чем-то себя занять. Евин свекор умер на несколько десятков лет раньше, чем она познакомилась с Джедом, свекровь – Нелли, или Нуну, Лавинг – уже несколько лет как скончалась, но дом все еще оставался домом бабушки Нуну: фарфоровые статуэтки в буфете с посудой, солнечные пустынные пейзажи в золоченых рамах, кособокие напольные часы ворчливо отсчитывают секунды… Ева была одна в их доме посреди Зайенс-Пасчерз: Чарли отправился в кино («Машина смерти. Робот-7» или какая-то подобная дребедень), Джед дежурил в школе на Осеннем балу, а Оливер, несчастный кавалер без партнерши, в последний момент неизвестно почему решил надеть один из отцовских костюмов и отбыть на танцы в одиночестве. До конца жизни Еву будет мучить следующий факт: она сама отвезла его к школе.

Накануне вечером Джед повел себя очень необычно (повлияло ли это на последующие события? – гадала она потом): вернувшись из мастерской, он скользнул под одеяло рядом с Евой. За годы их совместной жизни она выучила все оттенки настроений, которые пробуждал в Джеде алкоголь. Среди них были Унылый, Возмущенный, Одержимый – однако тем вечером он пришел к Еве в редчайшем из своих обличий: как Любвеобильный.

– Так спать слишком жарко, – сказала она, отодвигаясь.

– Кто сказал, что мы будем спать?

– Ты серьезно?

– А почему бы и нет? Не думаешь, что заключенному полагается супружеский визит?

– Заключенному? То есть я в твоей метафоре тюремщик?

– Ева.

– Что?

– Ничего.

Несколько длинных минут они просто лежали молча во влажной тишине спальни.

– Завтра танцы, – сказал наконец Джед.

– Да?

– Да. И кажется, наш несчастный сын так и не нашел себе партнершу.

– Знаю. Не думаю, что это такая уж трагедия. В его возрасте я никогда не ходила на танцы.

– Я думаю, тебе стоит пойти подежурить со мной, – сказал Джед. – Может быть, удастся и Оливера вытащить, и Чарли тоже. Повеселимся там.

– Ты приглашаешь меня на Осенний бал?

– Окажешь мне такую честь?

– Джед, – ответила Ева, – ты меня прости, но мне от этих школьных вечеров как-то не по себе. Видимо, плохие воспоминания.

В своей страннической юности Ева всегда и всюду оставалась Новенькой, нездешней, немного экзотической чужестранкой, беззаконно затесавшейся среди обычных бледнолицых учеников. История ее детства представляла собой трагическое и перманентное переизобретение себя. Раз за разом, садясь на свое новое место в первом ряду, она чувствовала на себе взгляд новых глаз, ждущих, как она себя проявит. И даже после двадцати лет в Западном Техасе Ева все еще ощущала себя изгоем среди этих по-христиански жизнерадостных людей, коллег Джеда и их семей, в обществе которых она казалась себе каким-то иностранным вторженцем, подозрительной еврейкой, чужаком из того туманного межрасового пространства, что расположено между белыми и латиноамериканцами. В результате она научилась даже не надевать маску, а ловко обороняться. Издалека Ева напоминала невинный одуванчик, но подойди ближе – и она превращалась в хищную венерину мухоловку.

– Жаль, что так, – сказал Джед, чье тело уже застывало в неподвижности.

(Могло ли быть так, что все ее будущее оказалось предопределено тем ночным отказом? Если бы только она позволила этому ослабленному алкоголем телу взять над ней верх – после почти годичного перерыва, – может быть, она дала бы себя уговорить и пошла бы на танцы? Могло ли ее присутствие все изменить?)

– Джед, послушай, – спустя некоторое время произнесла Ева, но тот уже спал.

Следующим вечером 21:15 перетекло в 21:16. Ощутила ли она, как аккумулирует свой горячий заряд ее собственный Большой взрыв, как начинают искажаться время и пространство? Как ни отвратительно, нет. Ева просто слонялась по этому склепу, принадлежащему семье, которой – как казалось ей тем одиноким вечером – уже не существовало. Научно-фантастические книги на полке в комнате Оливера, рубашки ее мальчиков, аккуратно развешенные в узеньком шкафу, сияющие лаком бычьи черепа на стенах… Меньше чем через два года Оливер поступит в колледж и уедет, через четыре года то же сделает Чарли; Ева уже прибегала к старой уловке всех хранительниц опустелого гнезда: включала телевизор, просто чтобы не было так тихо.

21:30, 21:45, 22:00… В это время Чарли уже положено быть дома, почему же он еще не вернулся из кино? Потом она будет вспоминать, как протиснулась за сетчатую дверь, как тяжело плюхнулась на заржавленный алюминиевый стул на перекошенной каменной веранде. Ноябрьский вечер, летний стрекот сверчков, хруст чьих-то тяжелых лап в траве и сухом кустарнике, что росли вдоль берегов ручья. Может, еще до того, как мальчики уедут, ей стоит вернуться в университет, стать каким-нибудь исследователем? Может, уехать из Западного Техаса, бросить своего незадачливого выпивоху-мужа, защитить диссертацию в каком-нибудь колледже неподалеку от того, – а может, и вообще в том же самом? – где будет учиться Оливер. По правде говоря, Ева не представляла себе будущего, в котором она не смогла бы каждый день видеть Оливера – конечно, обоих мальчиков, но в особенности (бессмысленно отрицать) Оливера. Она понимала, что выпускной Оливера станет для нее своего рода смертью.

Внезапно в окружающем ее пространстве что-то переменилось, что-то умолкло. Ах да, сушильная машина.

Последняя жестокая подробность. Радуясь возможности чем-то себя занять, Ева с особым тщанием принялась сортировать белье. Она, должно быть, провела минут десять, рассеянно складывая и перекладывая вещи. Аккуратно разложив белье в плетеной корзине, Ева ухватила ее за соломенные ручки и понесла в комнату. Она уже миновала телевизор, но тут ей пришлось остановиться. Как однажды в детстве, когда она, десятилетняя, сломала руку, в первый и единственный раз в жизни попробовав прокатиться на скейтборде, в момент удара Ева ощутила только какое-то оцепенелое недоумение. Изображение на телеэкране. Сумятица проблесковых маячков, смазанные дрожащие кадры. Ева вернулась к телевизору, но никак не могла понять, что такое эта женщина, Трисия Флип с шестого новостного канала, говорит в камеру. «Невозможно» – вот первое слово, которое пришло Еве в голову, слово, сразу же связавшее ее с сотнями подобных ей матерей, к которым до этого вечера она испытывала абстрактную жалость, когда узнавала о внезапных вспышках разрушительной жестокости, думая: невозможно, нет, зачем добавлять такую трагедию к долгой череде ее тревог, подобное не может случиться в их городе. Однако же в кухне надрывался телефон. Ева выпустила из рук корзину, ее содержимое рассыпалось по полу. Путаясь ногами в чистом белье, Ева метнулась к телефону. Прижала к уху трубку – и как ни старайся, никогда ей не удастся забыть последовавшего за этим мгновения.