– Выговорился? – поинтересовался Немчинов.
– Нет, но пока хватит.
– А теперь послушай меня. Внимательно послушай, мальчик. – Немчинов оттолкнулся от стены, навис над ним, ухватив за шею и, с силой притянув к себе, зашептал жарко, быстро, но четко проговаривая каждое слово, чтобы ввинтилось в память и мозг. – Ты ведь все верно понимаешь, кроме основного. И твое отношение к подземке верное – гадючник. Но разве не об этом я говорил тебе сам не так уж и давно? Да, мне нужны сведения о твоем чертовом поселке, но вовсе не за тем, чтобы привести туда кого-нибудь. Я сам хочу туда отправиться, а ты – мой входной билетик.
Тим смотрел на него долго, во все глаза. Он искал в лице собеседника хоть что-то, какую-нибудь черточку, выдающую ложь, и не находил. Немчинов не мог говорить правду. Или, наоборот, только ее и говорил Тиму всегда?..
– Ты ведь действительно не нужен и опасен для всех. Явись куда, начни народ баламутить, ведь соберешь вокруг крысиную стаю, можешь и на исход подбить, а хозяевам невыгодно, чтобы рабы разбегались. Рабов можно гнобить в тюрьмах, расстреливать, ломать об колено, но не отпускать никогда… разве лишь избранных, стоящих на более высокой ступени, чем остальное быдло.
– Это вы сейчас о себе, Олег Николаевич?
– Разумеется, – и, прикоснувшись своим лбом ко лбу Тима: – Устал… Ты даже не представляешь насколько. Давно бы ушел, если бы знал куда. А теперь появился ты – наивный, смелый, умный и одновременно глупый, бесстрашный, называющий дерьмо дерьмом, даже если за это легко можно схлопотать пулю. В Москве тебе нет места и никогда не будет.
В последнем парень как-то и не сомневался.
– Не веришь мне? – Немчинов прищурился.
– Я все равно не смогу дать вам того, чего хотите.
Ганзеец немедленно отстранился, смерил взглядом, поднялся.
«Наверное, если на него напасть, выбраться из камеры, бежать в первый попавшийся тоннель…» – подумал Тим.
– Тебя или пристрелят, или произойдет нечто еще хуже, – ответил на его мысли Немчинов. – Я не слишком хорошо понимаю, что скрывает тоннель до «Третьяковской», но тюрьму здесь основали не просто так. Тоннель дышит злом, пройти его в одиночку… можно попробовать, но вряд ли выйдешь.
– Все лучше, чем гнить здесь.
Немчинов вздохнул.
– Между прочим, таким отношением ты мне тоже нравишься. Иные готовы на все, лишь бы сохранить если не жизнь, то ее иллюзию.
Парень пожал плечами.
– С Каем встретился случайно? Ему доверяешь?
Тим предпочел не отвечать.
– Дождись меня, – не просьба, не приказ… требование? Возможно, но Тим вряд ли сумел бы назвать так. – Слышишь, Тимур?.. Ладно, буду считать, что принял к сведению. – Немчинов вышел. Лязгнул, закрываясь, замок; прозвучали быстрые, уверенные шаги.
Дождаться… с одной стороны, куда он денется? С другой – альтернатива есть всегда.
«Даже если съедят», – вспомнил Тим и усмехнулся.
– Наконец-то ушел, – Маряна вышла из темноты минут через пятнадцать. Она могла как слышать их разговор, так и находиться в отдалении, ожидая, когда начальник… или бывший начальник уйдет. С одной стороны, Тиму было наплевать, с другой – он поймал себя на беспокойстве за Немчинова: неизвестно, как тому аукнется его откровенность. – Ну? Ничего мне сказать не хочешь?
Все-таки глаза у нее были замечательные: цвета сирени, только очень уж колючие. Тим не сомневался, что эта женщина ненавидит его, и догадывался почему.
– Вряд ли.
– А зря, – проронила она. – Зря ты со мной поссорился.
За спиной Маряны появились два мордоворота в форме Ганзы – два удальца, одинаковых с лица. Глядя на них, Тим ощутил сожаление: и в Индейце, и в Таракане имелась некая изюминка, индивидуальность, а эти больше походили на оживших манекенов. Терпеть же побои от нелюдей противнее в разы.
– Прошу извинить за опоздание. – Доктор, осматривавший Тима недавно, явно суетился и хотел побыстрее покончить с неприятной процедурой. Невзрачный, усталый человек. Дряблая кожа, выцветшие глаза, руки сильные и давно привыкшие действовать отдельно от разума.
«Дождаться, значит?» – спросил Тим про себя, но ответа не получил. Пожалуй, все будет зависеть от того, насколько сильно его изобьют, а в последнем он почему-то не сомневался. Страх даже не шевельнулся, парень ощутил лишь усталую обреченность. Единственное, чего хотелось, – держаться достойно, потому что рано или поздно ломаются все, и спасибо Витасу, что он хотя бы не расскажет о местонахождении поселка.
Замок снова лязгнул, впуская посетителей. Тим поднялся и улыбнулся Маряне.
«Интересно, послал ли ее Немчинов или происходящее – ее личная инициатива?» – подумал он и мысленно поморщился. Ганзейцу по-прежнему хотелось верить, несмотря ни на какие доводы разума, а вот девчонку он с удовольствием позлит, хоть чуть-чуть отыгравшись напоследок.
– И вот это все из-за моего нежелания спать с тобой? – губы сложились в улыбку, самому показавшуюся гаденькой. – Хочешь отыграться за унижение?
Она впилась в него своими нечеловеческими глазами, которые могли бы быть красивыми, если бы не отпечатавшаяся в них злоба.
– А если и так? – усмехнулась Маряна, вызвав невольное уважение. Любая другая стала бы отрицать, искать иные причины, прикрываться желанием выслужиться перед начальством. – Тварь! Тебе же ничего не стоило!
– Я не животное, чтобы спать с кем попало.
– Сейчас посмотрим, насколько не животное! – ожидаемо рассвирепела она, сжала кулаки, голос, полный металла, завибрировал на высоких нотах. – Кровью и словами захлебываться станешь, умолять прекратить будешь, выть и скулить, крысеныш.
– Не думаю.
– Посмотрим. – Она сморщила нос, и тот пошел отвратительными складками у переносицы. Тим отвернулся. – С самого начала чистеньким старался показаться, выше остальных. А ты обычная падаль! Выстрел – и нет тебя, сгниешь, вонять будешь, если крысы раньше по кускам не растащат. Но нет, трепыхаешься, выглядеть получше хочешь, может, и правда веришь, будто особенный?!
– Это все? – Стало немного смешно, но в гораздо большей степени противно. Тим смотрел на нее, пытался вызвать в душе хоть что-то сродни жалости, но испытывал лишь отвращение. Правильно ли это – ощущать подобные чувства?.. Он всегда относился ровно даже к тем, кто ему не нравился, злил, раздражал. В конце концов, ни другие не обязаны ему ничем, ни он – им. Просто точно так же, как не стал бы бить хиляка вроде Витаса или назойливого подростка, не сумел бы поднять руку и на женщину. А вот на Маряну, наверное, смог бы.
– Нет! Знаешь, что мне в тебе особенно противно? В доверие вползать умеешь, словно червь, а потом отравляешь все вокруг, – зашипела она, видимо, устав орать.
– Ну, тебя-то не обманешь, – хмыкнул он.