Несравненная - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 86

– Все готово, господин подполковник, – доложил расторопный Аникеев, – взрываем?

Иван Михайлович повернулся к мосту, уже готовый отдать приказ, и замер – невооруженным глазом видно было, что по расхлюпанной дороге, раскидывая ошметки грязи, несется небольшой конный отряд, человек десять, а за ним, накатываясь словно волна, – плотная конная лава. Иван Михайлович схватил бинокль. И сразу понял, что уходят от погони казаки, а преследуют их японские драгуны.

– Аникеев, рванешь, когда наши проскочат! Понял?!

– Так точно, господин подполковник, да только…

– Выполняй приказ!

Расстояние между казаками и японскими драгунами быстро сокращалось, видно, уставшие казачьи лошади теряли последние силы. Ясно было, что сейчас все зависит от Аникеева, от его точности. Если японские драгуны прорвутся на полном скаку через мост…

– Вперед! Занять оборону! – Ничего иного, понимал Иван Михайлович, он сейчас сделать больше не мог. И жиденькая цепь его солдат, оскальзываясь в грязи, побежала к мосту.

Приближаясь, казаки и японские драгуны вырастали в размерах, расстояние между ними становилось все меньше и меньше. Иван Михайлович плашмя упал на землю, хриплым, сразу осевшим голосом выкрикнул:

– Приготовиться!

Глухо заклацали винтовочные затворы.

Казачьи кони пролетели по мосту, а взрыва не было.

Следом за ними плотным строем перемахнули на другой берег японские драгуны, скакавшие впереди, остальные сгрудились на мосту тесной массой, стали медленно продвигаться, и в этот момент взошло, закрывая небо, ярко-желтое пламя, а следом раздался грохот, и земля вздрогнула. Глаза невольно зажмурились; когда Иван Михайлович снова их распахнул, он увидел, что казаки, повернув коней, отчаянно рубятся с драгунами, проскочившими через мост. Драгун было раза в три больше. Холодно взблескивали клинки. Кони и люди смешались в одну сплошную кашу. Стрелять прицельно было невозможно, но казаков требовалось выручать. Иван Михайлович вскочил, обляпанный грязью, закричал что-то, совсем непонятное и неразборчивое, но солдаты прекрасно его поняли и кинулись в штыковую атаку, пешие – против конных. Били с колена, вонзали штыки в людские и лошадиные тела, с иными упавшими всадниками схватывались в рукопашную, и мгновенно покрывались жидкой грязью, которая красила всех подряд, без разбора, в один и тот же цвет.

Иван Михайлович спокойно и хладнокровно стрелял из револьвера, снял с коней двух драгун, и все оглядывался назад – ждал других взрывов. И вот наконец снова взошло ярко-желтое пламя, разметывая полотно дороги и караульное строение, земля вздрогнула, мгновенно ушла из-под ног, разверзлась, и он полетел в бесконечную глубокую яму, налитую до краев непроницаемой чернотой, в которой лишь изредка взблескивали яркие искры.

Не увидел он и позднее уже не чувствовал, как малорослый, но стремительный и злой японец, упавший с лошади и тут же упруго вскочивший на ноги, ударил его сзади клинком по голове, обрушил на землю и рубил, рубил большое тело, взвизгивая от собственного страха и ужаса, пока его самого не проткнули насквозь штыком.

…Сознание возвращалось медленно, урывками. Иван Михайлович слышал противный скрип, чьи-то неясные голоса, но звуки быстро исчезали, и опять продолжался долгий полет в сплошной темноте, разрываемой искрами. Так повторялось несколько раз. Ощущение времени исчезло. Снова очнувшись на короткое время, он услышал, что противный скрип прекратился, а голоса зазвучали ясно и различимо:

– Сухарей там у нас не осталось?

– Какие сухари? Вчера еще мешки наизнанку вывернули. Терпи, брат, и радуйся, что живым из такой передряги выбрался. А сухари… Водички попей да ремень подтяни, вот тебе и сухари!

Говоривший хрипло, коротко рассмеялся, а Иван Михайлович снова оборвался в глубокую яму, пугаясь, что в сплошной черноте нет никакого просвета.

За считанные минуты до того момента, как ей выйти на публику, вспомнился Арине, совершенно неожиданно, без всякой видимой связи и причины, давний детский ужас: черная молния летящей в мгновенном броске змеи и боль в щеке от внезапного укуса. Так ярко и зримо вспыхнуло в памяти, что она невольно вскинула руку, прижала ладонь к тонкому шрамику на щеке.

«Господи, что со мной?! Столько времени не вспоминала! К чему такой знак? Ой, не надо бы…»

– Пора, Арина Васильевна, слышишь, как хлопают, – торопила Ласточка, тревожно поглядывая на нее.

Арина стояла, мертвенно побледнев, и не могла сдвинуться с места. Видение, опалившее на краткий миг, будто лишило сил, выжгло их, как сухое сено внезапным огнем. Она смотрела перед собой остановившимися глазами, слышала аплодисменты, гремящие в зале, и – продолжала стоять.

– Да что с тобой, Арина Васильевна?! Захворала?! – Ласточка подбежала, готовая подхватить и оберечь в любую секунду.

– Воды… Воды дай…

Крупными глотками пила холодную, подслащенную воду, и вода тушила невидимое пламя, возвращала в реальность и давала силу, чтобы шагнуть к сцене.

«Отче наш, иже еси на небесех…» И когда она перекрестилась, сотворив свою обычную молитву, ноги сами понесли ее вперед, навстречу аплодисментам, которые безудержно шумели в Колонном зале Благородного собрания.

Публика здесь всегда собиралась избалованная и очень богатая – от изысканных украшений, которые нестерпимо сверкали в электрическом свете, рябило в глазах. Арина пела здесь уже не первый раз, ее очень хорошо принимали, билеты распродавались полностью, Черногорин довольно разводил руками, и грех было жаловаться. Но в этот вечер, выйдя на сцену, еще не понимая, почему так происходит, она поймала себя на мысли, что разна-ряженная публика ей неприятна, будто невидимые нити, которые всегда тесно соединяли ее со слушателями, разом оборвались. Ей не хотелось веселить эту публику, ублажать ее своим голосом, наоборот, захотелось встряхнуть, вздернуть, чтобы слетело со всех довольство, сытость и красование своими нарядами и драгоценностями.

Но она сдержала себя, и концерт начала, как обычно. Исполняла свой привычный репертуар, публика пребывала в восторге, но чем громче ей хлопали, тем сильнее крепло в ней желание переломить обычный ход выступления.

Арина переждала очередные аплодисменты, подошла к Благинину и Сухову, коротко им шепнула название песни и, выждав первые гитарные аккорды, запела. Запела так, словно сама собиралась сейчас умереть, прямо на краешке сцены:

Зал оцепенел. Никто не ожидал такого резкого перехода, когда без всяких предисловий и лишних слов, устремилось в зал широким потоком безмерное горе, от которого горло перехватывает, как удавкой, а из груди рвется на волю невыносимый стон.