Дом окон - читать онлайн книгу. Автор: Джон Лэнган cтр.№ 3

– Давай так: сначала я быстро схожу в душ, а потом начну рассказ. Чтобы расслабиться. Никуда не уходи. Я сейчас вернусь.

Не дожидаясь ответа, она устремилась в ванную комнату. Затем я услышал, как дверь в ванную закрылась.

Порядком раздраженный, я встал с кресла и подошел к подножию лестницы, но любопытство заставило меня остановиться. «Никогда не отказывайтесь от истории» – сколько раз я повторял этот завет своим студентам на курсах писательского мастерства? И на тебе: мне предлагают сведения, которые, по меньшей мере, могут служить материалом для рассказа, и, возможно, даже романа, а я не могу подождать и десяти минут? Я возвратился в кресло.

Эту ночь я представлял себе совсем по-другому. Пятичасовую поездку из Гугенота в летний домик наших друзей Эдди и Харлоу на мысе Кейп-Код мы с Энн организовали в качестве подарка самим себе – поездка пришлась на время весенних каникул, которыми наши студенты университета штата Нью-Йорк наслаждались во Флориде или Мексике, – а еще хотели познакомить нашего десятимесячного сына Робби с местом, которое так много значило для нас; с домом, где зародился наш брак, и в который мы с тех пор возвращались еще не раз. Мы знали, что к нам присоединится Ли, вырвавшаяся с Манхэттена на все выходные, но о том, что компанию нам составит еще и Вероника, узнали только тогда, когда подъехали по песчаной дорожке к дому и заметили припаркованную «Фольксваген-Джетту». Само присутствие Вероники было свидетельством неисчерпаемой щедрости Эдди. После того, как Роджер развелся с Джоан – скандал намного драматичней и запутанней, чем описывала его Вероника, – Эдди была единственной из его друзей, кто продолжил общение; верность Эдди была достаточно глубокой, чтобы ее хватило и на бывшую студентку, из-за которой, собственно, и случился развод. После исчезновения Роджера Эдди навещала Веронику, а Вероника наведывалась к ней и Харлоу. Когда я сказал Эдди, что ее действия можно трактовать как акт милосердия – либо физический, либо духовный, – она, вздохнув, ответила:

– На самом деле, Вероника – очень приятный человек. Она через многое прошла. Она не хочет об этом говорить, но, по-видимому, с Роджером в последнее время они были не в ладах. Насколько я могу судить, он, до того, как пропал, переживал длительный нервный срыв, и, хотя Вероника всеми силами пыталась с этим справиться, для нее это было слишком. Кажется, она думает, что он ушел из-за нее.

Несомненно, Вероника смогла уместить процесс, который обычно занимает два десятка лет, в почти четверть этого срока, но даже это не помогло мне относиться к ней с той же отзывчивостью, что и Эдди. Моя личная антипатия к Веронике не была вызвана каким-либо плохим или обидным поступком с ее стороны. По правде говоря, мы никогда не были близки. Все было намного проще. Мы познакомились на вечере, устроенном кафедрой английского языка, в ее первый семестр магистратуры. Мы обменялись парой фраз, и я был поражен тем, какое чрезмерное впечатление она производила – во всех смыслах. Все присутствующие демонстрировали как минимум тринадцать повседневных комбинаций одежды, в то время как на Веронике было черное коктейльное платье, шпильки, жемчужное ожерелье и серьги. Пока в отдельных группах, окружавших нас, люди жаловались на флегматичных студентов и маленькую зарплату, наш разговор с Вероникой вертелся вокруг поэзии Эмили Дикинсон, над которой, по словам Вероники, она «размышляла».

За нашу недолгую беседу Вероника рассказала, что закончила – с отличием – университет Пенроуз и писала дипломную работу по Дикинсон и Готорну. Сначала я принял ее манерность за последствия четырех лет, проведенных по ту сторону реки Гудзон в блужданиях по увитым плющом залам. Когда я вспомнил о студентах и преподавателях из Пенроуз, с которыми был знаком, это убеждение быстро рассеялось. По сравнению с нами они были еще большими пролетариями, хоть и более сознательными и самовлюбленными. Мне пришло в голову, что Вероника (на тот момент она была для меня «той магистранткой») все еще живет фантазией о том, какой должна быть кафедра английского языка, и настойчиво склоняет нас к своему видению. Позже, когда я высказал несколько едких замечаний о ней Энн, тогда еще моей невесте, та прозвала ее Вероникой Дориан, и, засмеявшись, объявила, что я просто завидую, что кто-то оказался еще большим снобом, чем я. Энн разделяла щедрость Эдди; прочитав курс современного американского романа для группы, в которой училась Вероника, моя жена согласилась, что она была о себе высокого мнения, однако добавила, что ее комментарии на занятиях и письменные работы раскрывали подлинную остроту мысли.

– Я не сноб, – ответил я тогда. – Просто у меня есть стандарты.

А после сменил тему.

(Тем не менее, сегодня за ужином, когда избежать разговора о достоинствах – или их отсутствии – войны в Ираке не удалось ввиду прошедшей на неделе первой годовщины с ее начала, Вероника была непривычно молчалива, участвуя в обсуждении любой темы в самой поверхностной манере.)

Смышленая Вероника сразу привлекла внимание Роджера Кройдона. Роджер был штатным профессором-викторианистом и одним из ведущих ученых: он опубликовал свыше пятидесяти статей и полдюжины книг, одна из которых – «Диккенс и его наследие» – рекомендована к прочтению студентам, изучающим творчество Диккенса. Оставалось загадкой, почему человека с подобными достижениями не отхватил себе какой-нибудь крупный университет. Ответом на эту загадку была Джоан. Вместе они походили на второстепенных персонажей из объемного романа Диккенса: на ее вытянутом лице ярче всего выступали огромные, подернутые поволокой глаза; его угловатое лицо выделял кривой нос – свидетельство давнего перелома. Она была высокой и широкоплечей; он, в свою очередь, невысоким и стройным. Она щеголяла в дизайнерских нарядах; он предпочитал простые белые рубашки и хлопчатобумажные брюки. Она произносила слова с сильным акцентом манхэттенской аристократии; он говорил гнусавым голосом жителей гор Северной Каролины. Их союз был общеизвестно несчастным – так, по крайней мере, считал Роджер; на вечерах, которые они проводили в своем доме, он не упускал возможности выпить больше положенного и изливал свои жалобы на любого, кто был готов выслушать. Он никогда не напивался до такого состояния, чтобы назвать конкретную причину своего несчастья; однако взгляды, которые он бросал на стоявшую на другом конце комнаты Джоан, невозмутимо обходившую его вниманием, не оставляли сомнений. У Кройдонов был сын Тед, который, по рассказам старших сотрудников кафедры, был взбалмошным подростком, но существенно подуспокоился после того, как поступил на военную службу в свой восемнадцатый день рождения.

Несмотря на то, что из них двоих Роджер был более эксцентричным, склонным к энергичной жестикуляции и громким восклицаниям, главной в браке была Джоан. Ей нравился Гугенот. Он располагался в относительной близости от Манхэттена – полтора часа по автостраде, – что позволяло ей поддерживать связь со своей семьей и не расставаться с привычным с детства образом жизни, который включал в себя посещение театров и галерей; и, в то же время, достаточно далеко от Большого Яблока – так, чтобы она могла удовлетворенно заявить, что живет «в деревне». (Я заметил, что, как правило, жители Нью-Йорка считают всю территорию чуть дальше округа Уэстчестер «деревней» и «севером штата».) Однако всякий, кто видел дом Кройдонов на Фаундерс-стрит – громадное трехэтажное строение из камня и дерева, напоминающее семейный особняк, – всякий, кто видел дом, который Кройдоны называли Дом Бельведера (в честь малоизвестного художника, который поселился в доме на одно лето полвека назад), или прохаживался по его широким, выполированным коридорам, или заходил в комнаты с высокими потолками, или смотрел из высоких окон на горы, высящиеся за городом, – всякий, должно быть, задумывался: «Такая сельская жизнь мне по душе». Не надо было гадать, почему Джоан не желала расставаться с Домом. Он не всегда был таким грандиозным. Джоан и Роджер, тогда еще молодожены, прибыли в город и наткнулись на выставленный на продажу дом в довольно плачевном состоянии, а затем, заняв деньги у ее отца на покупку и дальнейшую реконструкцию, растянувшуюся на годы, вернули зданию былое величие. Все это вело к пониманию того, насколько глубоко Джоан была привязана к этому месту. В Доме Бельведера вырос сын Кройдонов; в нем Роджер написал большую часть своих статей и все свои книги; в этом доме Джоан провела полдюжины благотворительных и светских вечеров для людей своего социального круга.