Я открываю глаза и понимаю, что залежался на этом диване. Неплохо бы пообедать, но голода я не ощущаю, хотя в последний раз ел где-то вчера или позавчера. Встаю и оглядываюсь вокруг. Квартира стала удивительно похожа на меня самого. Больше прежнего. Теперь уже в ней не только моя жизнь и мои проблемы, но и я сам – разрушенный, сломленный, самозабвенный. Оставляю ключи в комнате и ухожу. Сегодня отличный день, чтобы прогуляться.
Можете назвать меня конченым идиотом – и, наверняка, уже назвали, начитавшись про мою жизнь выше, – но некоторые выводы я сделал уже тогда. Если ты – молодой парень, пусть даже калека без ноги, стоящий посреди улицы, совершенно потерянный, без денег и документов, обращаться за помощью к окружающим нет никакого смысла. Тебе никто ничем не поможет. Будь ты молоденькой девушкой, пусть даже со сломанной ножкой или вроде того, тебе наверняка помогут, обогреют, а может и возьмут к себе жить. Может, даже работу предложат – если согласишься, конечно. Тетку средних лет или бабушку тоже скорее пустят в зону своего сострадания. Будь ты дедом-пенсионером, оказавшимся на улице, тебе еще могут помочь – инвалиду особенно. Но если ты молодой парень, даже попавший в столь дерьмовую ситуацию, всем будет на тебя плевать. Все будут думать – какого хрена ты не работаешь из последних сил, ведь отсутствие ноги – не отсутствие головы. Я когда-то рассуждал также. И только оказавшись на своем собственном месте в этой ситуации, я понял свою неправоту. Наибольшее внимание, которое могут оказать люди в таком случае – это внимание ментов, которые могут забрать тебя в пьяном виде на пятнадцать суток, дав кров и даже пищу на этот срок. Но потеря пусть даже эфемерной свободы передвижения – это слишком даже для конченого неудачника.
Отличный осенний день. Солнечный и яркий, хотя и не очень теплый. Я наскреб мелочи на полторашку «охоты крепкой» и сижу на лавочке в Сосновке после длительной и сильно измотавшей меня прогулки. В моем кармане – голый ноль. Осознание всего этого уже не скрыть за легким опьянением от пива. Но цепляясь за жизнь и остатки самообладания, я просто глушу боль. Врач, подписывавший мою историю болезни, сказал, что фантомные боли, большей частью, живут в моей голове и со временем ослабнут и даже могут пройти – согласно той самой статистики, – но пока можно только принимать обезболивающее – не слабее кетанова или найса. Даже дал какой-то там рецепт. Но сейчас, даже подумывая приобрети обезболивающее, я не без удивления обнаруживаю, что в кармане у меня ни копейки, и все мое имущество – это потертые засаленные шмотки, оставленная по невнимательности у ларька по дороге в парк сумка с тряпьем, незаряженный мобильник-подарок за пятьсот рублей и эта самая полторашка «охоты». Еще есть сто рублей в сахарнице, но это скорее часть платы за аренду. Я вроде как стал бомжом, и мне не помешало бы найти способ вернуться в Липецк и вообще – отвалить от мегаполиса за сто первый километр, но зачем? Если здесь я не найду, что делать, то там-то уж точно буду прозябать на руках у знакомых и приятелей, которых в живых и в Липецке осталось трое или четверо человек. На каком из заводов нашей ОЭЗ понадобится одноногий дятел, который умеет только водить тачку и пить водку? Тачку, кстати, теперь я могу водить только на автомате, и то с трудом. Такой вот рост потребностей, ага.
На скамейку рядом со мной садится мужик, и я поправляю лежащие рядом костыли, чтоб ему не мешать. Взглянув на меня, он достает мобильник, что-то проверяет, а потом неторопливо вытягивает из кармана пачку сигарет. Достает сигарету себе и предлагает мне без особых прелюдий.
– Куришь?
Отказаться я считаю дурным тоном, хотя ни курить, ни пить, ни есть я уже не хочу. Выждав немного с пачкой в руке на случай, если я начну клянчить сигарет «на потом», мужик достает из кармана «вечную спичку», элегантно чиркает ей о коробок и дает прикурить мне, а затем и раскуривается сам. Я присматриваюсь к этому благодетелю и составляю его примерный портрет. Широкоплечий, с крупными, мужицкими руками, крупной гривой русых волос и тонким шрамом на правой щеке. Его лицо словно высечено из камня и полно напряжения, но когда он смотрит на меня, заметив мой изучающий взгляд, я замечаю, что его глаза – живые, контактные, гораздо моложе всего остального облика на вид. На нем кожаная куртка, тонкая белая кепка и синие джинсы. Ничего примечательного, обычный рядовой обыватель-работяга. Это располагает к нему, в отличие от тех парней в деловых костюмах, которые постоянно пытаются что-то продать тебе или продать тебя самого.
– Хазан, – протягивает мне руку мужик.
Я пожимаю плечами, чтобы создать видимость легкомыслия и протягиваю в ответ руку.
– Погонялово, если что, – торопливо добавляет мужик, намекая на наличие более близкого моему слуху имени, но его внешность и так соответствует признакам славянина, а не татарина или другого иммигранта. – А тебя как звать?
– Костя, – без заминки отвечаю я.
– Смотрю, ты давно тут сидишь. Проблемы?
Что мужику вполне приличного, хотя и простого вида нужно от одинокого калеки, сидящего на бомжовской скамейке в Сосновке? Впрочем, мне, одолеваемому болью и полнейшей дезориентацией в происходящем, уже настолько плевать на последствия – снять с меня все равно нечего, а насилия я точно не боюсь, – что я отвечаю без запинок, как есть
– Да, вот в историю влип, – показываю на обрубок ноги. – Попал в аварию, все бабки украли. Жить, по ходу, негде.
– И работы нет?
– Работу я просрал. В аварии. Как и права.
– Лишили?
– Ага.
– Вот суки, – затягивается с нескрываемой злобой и быстро выдыхает дым. – На сколько?
– Не знаю. А толку-то мне от прав?
– Это ты зря. Глядишь, вернут – будешь на автомате отжигать, – похлопывает меня по плечу, буквально вынуждая кисло улыбнуться в ответ.
Человек, заговоривший со мной сам, первым и без особых поводов – для меня явление настолько феноменальное, что я оказываюсь дезориентирован еще сильнее. Но вместо того, чтобы отдалиться от Хазана, я просто беспечно осматриваюсь вокруг, вроде как ни о чем не переживая.
– Ну, а ты сам-то откуда? Не местный, наверное?
– Не местный, – пытаюсь отрубить эту тему сразу, начиная чувствовать подвох.
– Ну, я сам из Мурманска, – словно прощупав мое недовольство, быстро вставляет Хазан. – Вот, кручусь кое-как здесь. Просто увидел, что явно у тебя какие-то проблемы, а я и сам в свое время как-то на улице ночевал. А это тебе не шоколадка – с бомжами за ночлег воевать. Точно тебе говорю.
– Не знаю, – вздыхаю, всерьез задумавшись о словах Хазана. – Может, попробую домой вернуться.
– Ну, это тоже дело. Может, все заново начнешь, а?
– Ну, да, – мысли о том, что может быть в такой перспективе, едва не заставляют меня заплакать.
В этот момент я понимаю, что задушевный тон Хазана заставил меня ощутить всю соль ситуации, задуматься о происходящем по-настоящему и почти мгновенно разложить по полочкам все события за последние несколько месяцев. И само хреновое то, что я понимаю – найдись у меня рядом кто-то, кто поддержал бы меня тогда, после выписки и начни я жить по-новому, а не существовать в алкогольном бреду – и, быть может, все было бы гораздо лучше. Но правда в том, что у меня никого нет. И в том, что этот незнакомый мне мужик, с которым мы просто курим на лавочке в парке, оказывается мне ближе всех тех людей, что я знал на всем жизненном пути, потому что он – здесь и сейчас рядом, а те люди, в большинстве своем, даже не знают, что со мной произошло.