В приемной — несколько типов рабоче-коммунистического вида… Ходят взад и вперед какие-то молодые люди в форме, по-видимому, долженствующей быть военной, но все же как-то странно режущей глаз… Очевидно, это «командиры»
[112] новейшей советской формации. Получилось яркое впечатление, что начальник штаба находится под неусыпным наблюдением и контролем этой коммунистической компании и что контролируется даже доступ к нему приходящих лиц. И удивиться только можно было тому, что бывший генерал Генерального штаба Раттель пошел на служение большевикам в подобной оскорбительной для его достоинства обстановке.
«Адъютант» пошел с моей карточкой в кабинет, и меня тотчас же пригласили. Раттель сидел в углу большой, хорошо меблированной комнаты, окруженный разными телефонами. Небольшого роста, он выглядел как будто чем-то сконфуженным, и не имел ни в какой мере того самонадеянно-напыщенного вида, каким выделялись генералы Генерального штаба минувшего времени.
Наша беседа не была длинной. Раттель подтвердил, что верховное начальство Красной армии отнеслось сочувственно к данному делу. Он просмотрел и одобрил список предлагаемых мною лекторов и лекций, однако дальнейшее дело от себя отстранил, указав, что о подробностях я должен переговорить в Политическом управлении Красной армии, сокращенно в ПУРе, во главе которого стоит Х. Г. Раковский, так как именно это учреждение ведает культурной работой в Красной армии.
У Христиана Георгиевича Раковского
Это управление тогда помещалось на Страстном бульваре, в громадном реквизированном доме. Он кишел разными своими отделениями. Как и подобало советскому военному учреждению, дом был переполнен женщинами, по виду — почти исключительно еврейками.
Прихожу в кабинет тогда еще мало заставлявшего о себе говорить Х. Г. Раковского, будущего видного советского дипломата, в настоящее время состоящего в оппозиции, а потому и пребывающего где-то в ссылке, в Сибири.
За письменным столом восседал высокий, плотный мужчина, с правильными чертами лица, весь бритый, точно американец. Он выглядел совсем иначе, чем остальные советские сановники. Был в черном сертуке, вежливо встал при моем приходе, вежливо говорил, одним словом — выглядел европейцем.
— Ваша мысль встретила полное сочувствие в Реввоенсовете. И я думаю даже, что вам не следует ограничиться прочтением нескольких намеченных вами лекций, но следует это дело перманентизировать. Как вы на это смотрите?
— Мы бы ничего не имели против перманене…
С непривычки это слово я сразу не выговорил. Раковский усмехнулся.
— Перманентизации.
— Отлично! Тогда, профессор, обратитесь, пожалуйста, в военный комиссариат Москвы, на Варварке, у Боярского Двора. Там вы договоритесь обо всех подробностях.
В военном комиссариате
Этот комиссариат был еще в пределах Китай-города. Громадная постройка, в виде буквы «П», с мощеным двором, была полна народом. Там сосредоточивалось управление всеми военными делами столицы. По обычаю, — много было женщин.
Нахожу нужное мне отделение. Здесь пришлось уговариваться с целым конклавом из состава просветительного отдела комиссариата. В принципе быстро сговорились, но возникло затруднение из‐за моего требования о расплате за лекции продуктами в натуре.
— У нас, — говорят, — своих продовольственных запасов нет. Получился бы курьез: мы должны были бы покупать за деньги продукты на рынке и выдавать их вам, профессорам.
— Что же вы можете, со своей стороны, предложить?
— Мы зачислим всех профессоров на довольствие в красноармейские части на военный паек, полагающийся каждому красноармейцу. Их будут вам выдавать на руки. А сверх того будем платить за каждую лекцию по две тысячи рублей.
Две тысячи рублей — это все равно, что ничего. А вот солдатский паек — дело иное. Я согласился.
В другом месте (стр. 175) я уже рассказывал, как нас в военных частях безжалостно грабили и давали кости, вместо мяса. Но и это было благодеянием для семейств наших. Позже, впрочем, в это дело было внесено больше порядка.
О деталях, собственно, по поводу лекций мне пришлось договариваться с одним из деятелей просветительного отдела Н. М. Дружининым. Он рассказал мне о себе, что окончил курс по историко-филологическому факультету Московского университета и даже был оставлен стипендиатом по кафедре истории. К нашему делу он проявил большое внимание и охоту помочь.
Мы уговорились, что Дружинин будет непосредственно сговариваться с каждым из профессоров относительно темы и времени лекции и о казармах, где будет читаться. Из каждых казарм за лектором заблаговременно будет высылаться лошадь, и его будут также доставлять обратно после лекции. Денежная же расплата будет производиться один раз в месяц.
На этом моя организационная задача кончалась. Остальное все вел Дружинин путем непосредственной переписки с профессорами, а меня вызывали только в случаях возникновения каких-либо новых принципиальных обстоятельств в качестве представителя группы. В течение полуторагодовой лекционной работы профессора были очень довольны Дружининым и хвалили его. Между прочим, ни один из профессоров, которым моя инициатива так помогла в тяжелую минуту жизни, не высказал мне ни слова благодарности.
Бывая по временам в просветительном отделе комиссариата, я просматривал список всех лекторов его, которых числилось около ста. По преимуществу это были лектора-агитаторы; между ними я встретил и знакомого мне по ржевским делам Канторова. Против фамилии каждого лектора стояло указание на его партийность. Мы все числились беспартийными, и таким же значился в списках и сам Дружинин.
В конце лета 1921 года в Румянцевской библиотеке, где я работал в ту пору, произошла кража. Старший библиотекарь проф. Ю. В. Готье вызвал для расследования представителя ГПУ. Мы стояли в садике библиотеки — несколько человек, вместе с Готье, — когда в решетчатых воротах показалась новая фигура.
— А, вот и председатель Чека! — сказал Готье. Он пошел навстречу и увел чекиста в свой кабинет.
Чекистом оказался… Н. М. Дружинин
[113], наш «беспартийный» благожелатель.
Лекции
Начались наши лекции. Читать приходилось и в крупных казармах, и в небольших воинских частях, и в военных лазаретах. Аудитории в общем оказались благодарные, солдаты слушали и, видимо, не без интереса. Не все лекции удавались одинаково хорошо; не имели успеха такие, если надо было идти из казарм в университетские помещения. Поэтому лекции Реформатского, Новикова, Карчагина и некоторых других фактически прекратились почти тотчас же, что не мешало этим профессорам получать свой красноармейский паек до конца, пока его выдавали. Пожалуй, наибольшим успехом пользовались лекции Димо по агрономии. Он затрагивал вопросы, непосредственно говорившие уму и сердцу каждого красноармейца-крестьянина, и его лекции хорошо посещались.