По волнам жизни. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Стратонов cтр.№ 54

— Так им и надо! Незачем было к нам ездить.

— Только семь? Думали — больше…

— Ничего, еще прибавится! Есть тяжело раненные.

— Пусть другой раз не суются к нам!

В районе этого же кладбища был впоследствии воздвигнут мавзолей для трупа Ленина.

Похороны

Двойная трагедия происходила, когда кто-либо в семье умирал. Горе от потери любимого человека соединялось с горем от трудности его похоронить.

Не менее двух дней приходилось тратить на беготню по разным советским учреждениям, чтобы получить ордер на гроб, разрешение на похороны и пр. Хлопоты часто занимали еще более долгое время, и покойник в доме успевал основательно разложиться.

Происходят, наконец, похороны. Досок для гробов, сколько-нибудь напоминающих былые, в Москве достать было нельзя. Гроб сколачивали из таких дощечек, которые, как говорили в шутку, брались от макаронных ящиков. Тонкостенные, едва держащиеся ящики, с большими щелями… Вот-вот рассыпятся.

Похоронные процессии на улицах запрещены. Священники также не имеют права сопровождать гроб. Везут его на санях или на телеге; бедняки несут на руках. Сопровождает только горсточка близких. Скопища, как в былые времена, знакомых и друзей запрещены.

Полагалось, чтобы похороны были для всех одинаковые. Разумеется, для себя коммунисты делали исключение: своих деятелей они хоронили со всевозможными почестями и треском.

На кладбищах, однако, не погребали тотчас, как принесут покойника. Гробы ставились в очередь — в «хвост». Похоронят, когда наступит очередь. Не в очередь хоронили только тогда, если «сотрудникам», т. е. могильщикам, давали достаточную взятку. Впрочем, и при каждых похоронах какие-то красноармейцы из кладбищенской администрации занимались вымогательством от родных за право внести на кладбище, за засыпку могилы и т. д.

Нередко оставляемых покойников грабили. Снимали с них — когда родные уйдут — одежду, обувь и сбывали их затем на рынках.

По Тверской улице дама в трауре останавливает прохожего:

— Простите, пожалуйста… Но ваш костюм мне очень напоминает костюм мужа.

— А-а…

— Посмотрите, очень прошу вас, — нет ли заплаты на левом кармане внутри?

— Я недавно только купил этот костюм… Да, действительно, заплата есть!

— А я похоронила в нем неделю назад своего мужа!

В Одессе, где был еще более острый недостаток в лесе для гробов, покойников, как рассказывали, после похорон могильщики откапывали, снимали одежду и белье; трупы бросали обратно в яму, а гроб снова пускали в продажу. Весьма вероятно, что то же делалось и в других городах.

Хлеб насущный

Самой острой нуждой в 1918–1920 годах — но более всего в 1919‐м — был вопрос о питании. Жизнь дорожала, и все труднее становилось прокормиться. Не только не хватало денег, но даже и при деньгах почти нечего было покупать.

Уничтожение торговли производилось большевиками пароксизмически: то надавят, то опять немного отпустят. И всегда такие перемежающиеся пароксизмы влекли за собой повышение цен.

Хлеб в продаже был только ржаной, — о белом в эту пору москвичи перестали и вспоминать, за исключением, конечно, коммунистов, — и хлеб все время дорожал. Я читал стихи на стенах возле Нескучного парка (эти стихи, впрочем, потом расписывались на стенах по всему городу):

Но какое там — двадцать три! Цена все повышалась: сотни, тысячи, сотни тысяч, миллионы рублей за фунт хлеба!

В 1918–1919 годах я занимал шесть-семь должностей. Но всего жалованья, которое я по этим должностям получал, едва хватало на покупку для семьи только одного ржаного хлеба. Для остального приходилось постепенно ликвидировать остатки своего имущества. Прежде всего шли в продажу книги из научной библиотеки.

Хлеб приходилось сторожить, ловить. Радовались, если удавалось его купить либо на Смоленском рынке, либо в Охотном ряду. Изредка привозили нам хлеб бывшие сослуживцы из Ржева, где вопрос с ним стоял менее остро.

В 1919 году настало время, когда хлеба на рынке вовсе уж нельзя было доставать. Приходилось заботиться о муке. Но и ее продажа, в связи с закрытием рынков, была запрещена. Однако «мешочники» умудрялись провозить муку из деревень и с юга, откупаясь на пути взятками и подачками от реквизиции заградительных отрядов. Потом их расходы по этим взяткам окупали, конечно, покупатели.

Продаваемую секретно муку спекулянты разбавляли всякими примесями, — на это мало обращали внимания, брали.

В нашем районе образовалась артель инвалидов, которая промышляла торговлей мукой. Благодаря этой инвалидности, реквизиторы их почти не трогали, и торговцы хорошо наживались.

Таинственно, часто с условленными паролями и по особой рекомендации знакомых, и обыкновенно в вечерние часы, приходилось проникать к таким торговцам. Но покупка муки еще не гарантировала дальнейшего обладания ею. Надо было суметь провезти приобретенную муку так осторожно, так ее маскируя, чтобы милиция на пути не отобрала. Это случалось нередко.

Спекуляция мешочничеством все развивалась, и очень многие стали этим делом заниматься: крестьяне, солдаты, чиновники, студенты и пр. Спекулянтов бранили все. Самое слово «спекулянт» стало поношением… Но справедливо отметить, что в ту пору спекулянты спасли Москву от настоящего и ужасного голода.

Дома, на железных печурках, из муки пеклись на сале самодельные пышки, которые заменяли нам хлеб.

Позже хлеб снова появился в продаже. В 1920 году, будучи профессором университета, я покупал его у университетских сторожей. Эти почтенные люди, ставшие теперь, при коллегиальном решении хозяйственных дел, фактическими хозяевами университета, почти полностью освободили себя от служебных обязанностей. Свое же время они употребляли теперь по преимуществу на то, чтобы, пользуясь казенным, а стало быть бесплатным, топливом, целыми днями выпекать хлеб. Их жены весь день торговали этим хлебом в Охотном ряду. Его можно было покупать и на квартирах сторожей.

Так пришлось прожить два года, испытывая — не говоря об остальном питании — острую нужду в хлебе. То, что удавалось получить, мы, четверо членов семьи, делили на четыре равные части. Каждый получал свою порцию на целый день и распоряжался ею, как умел и хотел. Особенно трудно приходилось пятнадцатилетнему сыну Олегу. Растущий организм требовал более сильного питания, но молодое самолюбие не позволяло ему принимать хлеба больше, чем доставалось другим. Он съедал обыкновенно всю полученную порцию в начале дня, а за обедом оставался уже без хлеба. Мы старались незаметно подложить ему от своих порций. Иногда это сходило, но если он обнаруживал нашу хитрость, происходила драма.

Мы мечтали о времени, когда можно будет класть хлеб на стол, чтобы каждый брал, сколько хочет. А когда такое время опять наступило, мы его как-то мало ценили.