По волнам жизни. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Стратонов cтр.№ 138

В санатории Язвицкий писал свою драму, которую частями охотно читал нам вслух. Названия уж не помню: в первом акте были сцены из римской жизни в эпоху гонения христиан, во втором — эпоха Джордано Бруно, в третьем — сцены из французской революции. Апофеоз — большевизм и звуки «Интернационала».

Позже Язвицкий читал свою драму в собрании с участием Луначарского, но не знаю, увидела ли она свет.

Кн. Урусов

Появился у нас известный в прошлом бюрократический деятель князь Урусов, бывший товарищ министра, а раньше бессарабский губернатор, назначенный в Кишинев как раз после знаменитого еврейского погрома. Он был вместе с тем автором нашумевшей когда-то книги «Записки губернатора» ^[199], в которой описывалась его деятельность именно в послепогромный период в Бессарабии. Теперь он служил где-то в советском учреждении.

Он прибыл в санаторию вместе с дочерью. Сам он имел вид сгорбленного, надломанного судьбой, вялого, болезненного человека, и притом довольно теперь скромного. Наоборот, дочь его, вертлявая блондинка лет двадцати восьми, производила неприятное впечатление искусственной развязностью. Она говорила с отцом так громко, чтобы обратить на себя общее внимание.

Невыгодное впечатление для нее производило то, как она лебезила перед разной коммунистической мелкотой, в чем, в сущности, и цели не было. Как-то все же тяжело было видеть настоящую княжну и притом, как-никак, дочь бывшего сановника, которая становится на задние лапки и умильно смотрит, в сущности, черт знает на кого.

Когда в нашем кружке Урусов рассказывал свои бюрократические воспоминания, Сологуб его спросил:

— В вашей книжке есть место, когда вы говорите о своем представлении государю перед отправлением в Кишинев, которое вы обрываете словами: «За нами опустилась занавесь» ^[200]. В чем же состоял ваш разговор с государем по такому жгучему вопросу?

Из рассказа было видно, что разговор с Николаем II прошел бесцветно, — его погром и поднятый около него шум мало интересовали.

Б. Словцов

Большое оживление вносил в здравницу часто наезжавший из Петрограда, а потом надолго поселившийся у нас проф. Б. Словцов, человек маленького роста, плотный, с добродушной улыбкой, не без скрытой хитрости. Он заведовал в Петрограде лабораторией по анализу пищевых продуктов и часто рассказывал о том, какие чудеса преподносились публике под видом сластей. Он говорил, например, о продающихся в Петрограде на рынке шоколадных конфетах, в которых начинка состояла из морских водорослей, а мнимый шоколад был глиной с сахарином. Приводил он и другие случаи, когда в продаваемых продуктах абсолютно ничего не было съедобного.

Рассказывал, что ему столько приходилось пробовать и глотать несъедобных вещей, как едва ли кому-либо другому в мире.

Я смеюсь:

— А вот я знаю человека, который ел еще более несъедобное, чем вы — мясо мамонта!

— Кто же это?

— Казнаков Александр Николаевич, гвардейский ротмистр, путешественник, а в позднейшее время — директор Тифлисского музея. В Сибири нашли во льду остов мамонта, причем сохранилось замороженным и его мясо. Казнаков решился попробовать этого сохранявшегося десятки тысяч или дольше лет продукта, зажарил и поел.

— Каков же вкус?

— Говорил, что безвкусно: напоминало резину…

В следующий приезд из Петрограда Словцов подтвердил, что ему удалось найти в литературе указание на эту пробу мяса мамонта.

Более всего занимали нашу публику лекции Словцова — а он очень любил их читать — по евгенике. Проводил он также параллели между характером мужчин и женщин:

— На своих лекциях я производил наблюдения, кто неряшливее — мужчины или женщины. Поэтому я следил за состоянием помещения аудитории, когда она освобождалась женщинами и когда — мужчинами. Всегда оказывалось, что после женщин неряшливости гораздо больше.

Взрыв негодования среди слушательниц.

Так же их возмущали заявления Словцова о том, что он убедился, будто в чувствовании физической боли женщины значительно менее чувствительны, чем мужчины.

Словцов был удобным соседом в общежитии, покладистым и крепко и спокойно спавшим по ночам; поэтому сожительство с ним в одной комнате трудным не было.

Через короткое время после этого пришло из Петрограда известие о его смерти.

Коммунисты

Их перебывало немало, почти исключительно евреев, причем, за единственным исключением, никто из них не имел отношения к научной работе.

Этим единственным исключением был некто Лившиц, противный толстый еврей, кучерявый, с круглым лоснящимся лицом. Он считал себя математиком и впоследствии получил соответственный пост в научном коммунистическом мире. Говорил он звонким, очень резким голосом, действующим на нервы.

О себе рассказывал, что был в Херсоне одним из виднейших коммунистических деятелей. Во время захвата Херсона белыми был захвачен, посажен в тюрьму и приговорен к расстрелу. Но с расстрелом как-то замешкались, а к Херсону стали приближаться красные. О нем сначала как будто позабыли, а потом белая офицерская охрана тюрьмы стала, по его словам, перед ним подличать и просить о защите, когда власть захватят снова большевики. Вскоре его освободили.

В ту пору он был одним из деятелей Главпрофобра (Главного управления по профессиональному образованию) ^[201]. Затем он стал красным профессором в московском Институте путей сообщения и советской властью был назначен в совет этого учреждения.

Он был в первое время моим соседом за столом, но так действовал мне на нервы своим металлическим голосом и несмолкаемой болтовней о себе, что я попросил пересадить меня на другое место.

О. О. Блюм был более культурным и тонким человеком, с мягкими, вкрадчивыми манерами. О себе говорил, что был в старое время преподавателем гимназии в Фергане и помнил обо мне, когда я был в Ташкенте.

Теперь он был редактором какого-то советского театрального журнала ^[202] и поэтому имел в своем распоряжении на каждый день по 2–3 билета во все театры Москвы. Эти даровые билеты он раздавал больным, которые таким образом получали возможность бесплатно бывать в театре. Таким способом Блюм приобрел в санатории большую популярность.