— Ненавижу Викентия, самый трудный из моих обликов. Зато и самый денежный. Он, как Стас Михайлов, обожаем женской аудиторией старше тридцати.
— Так светлый маг Викентий — это вы? — просто сюрприз года. Я же всерьез считала их с Максимом конкурентами.
— Решили объединить усилия для борьбы со злыми силами, — кивнул Вилли, а после выразительно кивнул на стопку учебников.
Не хотелось думать, что Макс пошел на это ради меня, чтобы “любименькому Бруньскому” было куда приложить свою кипучую энергию. Предпочту версию, что оставшись единственным руководителем “Джона Кноу”, он просто не справляется еще и с детективным агентством.
Провести уже второй день без звонков и сообщений Максима оказалось настоящим испытанием, я места себе не находила, и чуть стоило Вилли выйти или отвлечься, сразу проверяла смартфон, соцсети и электронную почту. Но новости появилась только к концу рабочего дня, когда к нам постучался курьер и передал мне букет цветов. Огромный, тяжелый, оранжево-зеленый, будто флористу поставили задачу собрать нечто похожее на Бруню. В середине же нашлась записка: “Прости Симу-дурачка, жидкомозглого сморчка…”. Дальше я читать не стала, просто порвала записку, а сам букет поставила в вазу и вынесла в коридор, за пределы “Ватсона”. Вилли только покачал головой, но не прокомментировал.
Следующим утром на рабочем столе меня ждал горячий кофе в термокружке и коробка разноцветных пончиков с надписью “Прости” на каждом. Вынести и их в коридор было выше сил Славы Гориной, и, пока я думала, будет ли считаться надкусанный пончик шагом к примирению или нет, Вилли своровал сразу два и подозрительно близко прошел от кружки. Такое я не могла допустить и все же выпила кофе и съела пончик, написала на коробке “Нет!” и припрятала ее до конца рабочей смены, чтобы потом выставить на стол.
Назавтра кружка снова была полной, а рядом с ней стояла коробка с макарунами и записка: “Пожалуйста, прости”. Я в точности повторила все вчерашние действия и снова погрузилась в чтение и работу. Вечером же мне пришло первое сообщение от Макса, весьма странное: “Ты улыбалась сегодня?”.
“Я была предельно серьезна, сэр!” — ответила я и приложила свой снимок, сделанный в обеденный перерыв, такой, в очках Викентия и со стопкой книг. Максим ответил простым смайликом и снова исчез. Это и к лучшему, все равно нет настроения болтать с ним.
Так продолжалось довольно долго — утром меня встречал горячий кофе и сладости, вечером — тот самый вопрос. Я уже втянулась в игру и при каждом удобном случае щелкала себя в наиболее дурацком виде. Надеюсь, Максим скоро поймет с кем связался и как непросто простить его поступок, затем перестанет писать и слать свои подарки. Надеюсь и… боюсь.
Дед и бабушка все же узнали краткую и смягченную версию событий, отругали, что влезла в такое дело не посоветовавшись, а после начали наперебой призывать простить Макса. Особенно задели слова бабушки: “Может не он так виноват, а ты к нему ничего не чувствуешь, раз не хочешь дать еще один шанс отношениям?”, потом она пыталась рассказать что-то про ошибки молодости деда, но я заткнула уши и сбежала. Это по-детски, но хочу подольше сохранить веру в идеальность моих единственных родителей.
И как это ничего не чувствую? Чувствую, страдаю, переживаю. И ни разу не поинтересовалась делами Максима, даже через Диего или Константина. Только мониторила соцсети и новости нашего города, чтобы узнать о ходе следствия и делах “Джона”, а также о том, лег ли Макс на новую операцию или все же справился с хромотой. Переживала, но боялась, что он об этом узнает.
Это же слабость: сдаться так быстро, так легко простить ложь и то, как меня оставили наедине с маньяком, пусть и непредумышленно.
Или слабость — это страдать, знать, что страдает другой человек, но не прощать?
“Ты улыбалась сегодня?” — пришло минута в минуту, как и в каждый из дней до этого. И я тут же отослала очередной глупый снимок. А после написала: “А ты?”.
“Да. Натянуто, фальшиво, не до боли в мышцах. Без тебя все не то, Бруньский. Даже улыбки.”
“Даже “Джон Кноу” не такой вкусно-о-оу?”
“Я перешел на шпинат, все равно еда стала пресной. Квартира кажется слишком пустой, а единственная радость — видеть под окнами твой “баклажан”. И бордовые простыни с апельсиновым деревом ничуть не спасают!”
Он там что, расстилал наши простыни без меня? И купил апельсиновое дерево? Подлец! Такое достойно самого гневного стикера!
“Давай встретимся завтра? Нужно твое экспертное мнение!” — тут же написал он, потом добавил: — “Обещаю не пытаться окольцевать вольную валькирию Брониславу”.
“Я подумаю”.
"Но ты на всякий случай сбрось координаты и время встречи. Ничего не обещаю, у меня очень строгий начальник" — все же написала я глубокой ночью. Но ответ пришел мгновенно, будто Максим так и спал с телефоном в руке.
"Там где подают вкусный суп, котлеты и морс, все, что нужно одному растущему и одному стареющему организму. Я заеду в двенадцать, хорошо?"
"Пытаетесь компенсировать вред, нанесенный вашими кексами и пончиками, сэр?"
"Пытаюсь задобрить вас, леди! Заодно провести встречу в наиболее людном месте, на случай если ваш гнев не остыл и рука все также метко разит цели!"
"Даже не сомневайтесь! Уже оценили, какой глупостью было делать предложение подобной даме?"
"Только такой его делать и стоило! А теперь быстро спать, Бруньский! За каждый миллиметр синяков под глазами буду наказывать лишней чашкой кофе в моей компании!"
"Патчи спасают и не от таких бед!"
Я отослала ответ и в самом деле крепко заснула, хотя, по правде сказать, без кофе, одного на двоих, соскучилась. Настолько сильно, что на следующий день не могла сосредоточиться на делах, пока ждала назначенного времени. Вилли заметил это и отпустил на полчаса раньше с ещё тремя книгами для домашнего чтения.
В результате выскочила из конторы в одиннадцать тридцать и почти сразу наткнулась на Макса, как всегда увлеченно болтающего по телефону. Очень хотелось бросится на него и обнять, вместо этого я сделала вид, что не замечаю и пошла к газетному ларьку.
— Вот и попалась! — Макс обхватил меня за талию и прижал к себе. Я в шутку попытался вывернуться, а он сразу отпустил, взял за руку, крепко, будто боялся упустить и повел к машине.