Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - читать онлайн книгу. Автор: Лори Готтлиб cтр.№ 48

Я ожидаю услышать цоканье языком, что для Риты является аналогом закатывания глаз, но она молчит, а ее зеленые глаза наполняются слезами.

– Расскажу вам одну историю, – говорит она, выуживая помятый, использованный бумажный платочек из недр сумочки, хотя коробка чистых салфеток стоит на столе прямо рядом с ней. – В квартире напротив моей живет семья, – начинает она. – Они переехали около года назад. Недавно в городе, копят на дом. Двое маленьких детей. Муж работает из дома и играет с детьми во дворе, сажает их на плечи, катает и гоняет с ними мяч. Делает все то, чего у меня никогда не было.

Она лезет в сумочку за новым платком, не находит его и промокает глаза тем, в который только что сморкалась. Я никак не могу понять, почему она не берет чистую салфетку из коробки, стоящей в паре сантиметров от нее.

– И каждый день, – продолжает она, – примерно в пять мать приходит домой с работы. И каждый день случается одно и то же.

Рита задыхается. Останавливается. Снова сморкается и промокает глаза. Мне хочется крикнуть, чтобы она взяла чертовы салфетки. Эта полная боли женщина, с которой никто не разговаривает и к которой никто не прикасается, не позволяет себе даже взять чистый платок. Рита сжимает в руке то, что осталось от пропитанного соплями комка бумаги, вытирает глаза и делает вдох.

– Каждый день, – продолжает она, – мать достает ключи, открывает дверь и кричит: «Привет, семейство!» Так она с ними здоровается. «Привет, семейство!»

Ее голос срывается, и еще минуту она пытается взять себя в руки. Дети, рассказывает Рита, бегут, визжа от радости, а муж долго и страстно целует. Рита говорит, что видит все это через глазок, который расширила в своих шпионских целях. («Не судите меня», – добавляет она.)

– И знаете, что я делаю? – спрашивает она. – Я знаю, что это жутко мелочно, но я просто закипаю от злости. – Теперь она рыдает. – У меня никогда не было никакого «Привет, семейство»!

Я пытаюсь представить себе, какую семью Рита сейчас может создать – возможно, с новым партнером или при воссоединении со своими взрослыми детьми. Но я обдумываю также другие ее возможности: что она может сделать со своей любовью к искусству, как она может найти новых друзей. Я думаю об отвержении, которое она пережила, будучи ребенком, и травме, которую она нанесла собственным детям. Они наверняка чувствуют себя настолько обманутыми и обиженными, что никто из них не видит, что у них на самом деле есть, какую жизнь они по-прежнему могут создать. И что на какое-то время я тоже ее не видела – для Риты.

Я подхожу к коробке с салфетками, даю ее Рите, затем сажусь рядом с ней на кушетку.

– Спасибо, – говорит она. – Откуда они взялись?

– Они все это время тут лежали, – говорю я.

Но вместо того чтобы взять чистую салфетку, она продолжает вытирать лицо насквозь сопливым комком.

В машине по дороге домой я звоню Джен. Я знаю, что она тоже, скорее всего, едет домой.

Когда она берет трубку, я говорю:

– Пожалуйста, скажи мне, что я не буду ходить на свидания на пенсии.

Она смеется.

– Не знаю. Я, может быть, буду. Люди обычно чувствуют себя одиноко, когда их супруг умирает. И тогда они начинают ходить на свидания. – Я слышу гудки клаксонов, потом она продолжает: – А еще есть много разведенных людей…

– Хочешь сказать, у тебя проблемы в браке?

– Да.

– Он опять пердит?

– Да.

Это их постоянная шутка. Джен предупредила мужа, что будет ночевать в другой комнате, если он не перестанет употреблять в пищу молочные продукты, но он любит молочку (несмотря на непереносимость лактозы), а Джен любит его, так что никогда не уходит.

Я подъезжаю к гаражу и говорю Джен, что мне пора. Я паркуюсь и открываю дверь в дом, где за моим сыном присматривает его бебиситтер, Цезарь. Технически Цезарь работает на меня, но на деле он скорее как старший брат моему сыну и как второй сын для меня. Мы хорошо знакомы с его родителями, братьями и многочисленными кузенами, и я видела, как он взрослеет и превращается в студента колледжа, кем сейчас и является, заботящегося о моем сыне, пока тот тоже взрослеет.

Я открываю дверь и кричу:

– Привет, семейство!

Зак откликается из своей комнаты:

– Привет, мам!

Цезарь вынимает наушник и кричит из кухни, где готовит ужин:

– Привет!

Никто не бежит восторженно, чтобы поприветствовать меня, никто не визжит от восторга, но я не чувствую себя обделенной, как Рита, – как раз наоборот. Я иду в спальню, чтобы переодеться в спортивный костюм, а когда возвращаюсь, мы все начинаем говорить одновременно, рассказывая, как прошел день, поддразнивая и перебивая друг друга, ставя на стол тарелки и разливая напитки. Мальчики в шутку препираются за накрытым столом и торопятся получить порцию побольше. Привет, семейство.

Однажды я сказала Уэнделлу, что у меня отвратительно получается принимать решения, что часто то, чего, как мне кажется, я хочу, оборачивается тем, что я и представить себе не могла. Но есть два серьезных исключения, и оба оказались лучшими решениями в моей жизни. В обоих случаях мне было под сорок.

Первое – это решение завести ребенка.

Второе – это решение стать психотерапевтом.

В год, когда родился Зак, я начала неадекватно вести себя с курьером компании UPS.

Я не о том, что пыталась его соблазнить (трудно быть соблазнительной с пятнами молока на футболке). Я о том, что когда он завозил очередную посылку – что случалось часто, учитывая, что я закупала разные вещи для младенца, – я пыталась вовлечь его в разговор просто потому, что мне не хватало компании взрослых людей. Я заводила бессмысленную беседу о погоде, новостях, даже весе посылки («Ух ты, кто бы знал, что подгузники такие тяжелые! У вас есть дети?»), в то время как курьер фальшиво улыбался и кивал, не слишком скрытно отступая от меня к безопасному пространству кабины грузовика.

В то время я работала из дома как писатель, что означало следующее: целый день я в одиночестве сидела за компьютером в пижаме, прерываясь на кормление, смену подгузника, укачивание или еще какое-либо взаимодействие с очаровательным, но требовательным пятикилограммовым человеком, который вопил, словно банши ^[18]. В целом я водилась, как сама говорила в особенно тяжелые моменты, с «желудочно-кишечным трактом и легкими». До рождения ребенка я наслаждалась свободой работы вне офиса. Но теперь мне каждый день хотелось прилично одеться и оказаться в компании образованных взрослых.

Именно в этот катастрофический период полной изоляции и резкого падения эстрогена я начала задаваться вопросом, не совершила ли я ошибку, бросив медицинский. Журналистика меня вполне устраивала: я освещала сотни тем для десятков публикаций, и все они вращались вокруг общей, завораживающей меня темы – человеческой психики. Я не хотела прекращать писать, но сейчас, воняя младенческой отрыжкой, я снова задумалась о возможностях двойной карьеры. Я полагала, что если бы стала психиатром, то могла бы взаимодействовать с людьми и делать что-то значимое, помогая им стать счастливее, а также успевала бы писать и проводить время с семьей.