– Маловато принес! – поморщился Петр Иванович. – Черт с ним, добавлю пятерку от себя. Вечером жди, привезем кое-чего.
К пяти часам вечера мы с Айдаром сдвинули на середину кабинета два стола, достали выпивку и закуску.
Рассматривая выставленные на стол бутылки с водкой, я, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Вот и настал тридцатник! Полжизни пройдено, а что дальше ждет – неизвестно. Хорошо было жить во времена «застоя». На двадцать лет вперед можно было жизнь планировать, а сейчас – что ни день, то какое-то новшество на голову сваливается. Айдар, представь, когда мне было лет четырнадцать, то все тридцатилетние мужики мне казались очень взрослыми и солидными дядьками.
– Всем подросткам так кажется. Когда ты в седьмом классе учишься, то тебе что тридцатилетние мужики, что пятидесятилетние – все одинаково далеко. У меня был приятель, который с пеной у рта утверждал, что после сорока лет супруги уже не живут половой жизнью.
– Я вспоминаю нашего замполита в школе милиции. Ему было тридцать два года, но он выглядел человеком, уставшим от жизни, все повидавшим и все перепробовавшим. Мне сегодня тридцать, но я от жизни еще не устал. Мало того, я что-то не замечаю за собой какой-то особенной «взрослости».
– Дети родятся – поневоле повзрослеешь, – нравоучительно заметил Далайханов.
– А если не повзрослею и останусь в душе двадцатипятилетним молодым опером? Чем больше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что человек похож на автомобиль. Как выглядит машина снаружи – это календарный возраст человека, а тот, кто сидит за рулем, – это его душа. Мои родители родились сорокалетними. У них не было юности. Детство было (обязательно голодное!), а юности – нет. Мать и отец говорят, что познакомились на танцах, а я, хоть убей, не представляю их отплясывающими твист или буги-вуги. Я не могу представить, чтобы мой отец… О чем я говорю! Мне тридцать лет, и я ни разу не видел, чтобы мой отец поцеловал мою мать в губы. Чего стесняться, если она твоя законная жена?
– Времена были другие, – пробурчал Айдар. – Чувства нельзя было напоказ выставлять.
– Фигня! В пятнадцать лет был я в гостях у одной девчонки. У ее отца была дивная фонотека: «Назарет», «Юрай Хип», «Роллинг Стоунз». Я, когда рассматривал его пластинки, просто обзавидовался – не тому, что у этой девчонки отец при деньгах, а тому, что он современный чувак, с ним наверняка есть о чем поговорить.
Весело переговариваясь между собой, в наш кабинет вошли Малышев и начальники служб УВД.
– У вас все готово к приему гостей? – задорно спросил начальник дежурной части. – Мы с подарком, куда поставить?
Я принял из его рук коробку с электрическим чайником и передал ее Айдару. В тесном кабинете подарки можно было ставить только на подоконник, больше места не было.
– Помнится, во времена «сухого закона» водку в бутылки из-под минералки разливали, – сказал кто-то за спиной Малышева.
– А еще помнится, – подхватил Николай Алексеевич, – что со времен царя Гороха водку в милиции на стол не выставляли, а держали под столом, возле ноги разливающего. В меня этот обычай настолько въелся, что я дома бутылку под стол прячу. Ну, что, поздравим именинника?
На подоконнике зазвонил телефон. Я показал Айдару, чтобы он ответил на звонок.
– Что сказать тебе, Андрей Николаевич? – Малышев обвел взглядом всех собравшихся, вдохнул… и замер с открытым ртом.
Невидимая сила бесшумно выползла из телефонной трубки, незримо, но ощутимо прошлась по кабинету, прощупала каждого, неприятным холодком пробежалась между лопаток.
– Это она, – вполголоса сказал Далайханов.
Я взял у него трубку.
– Надеюсь, вы нашли некий предмет в подвале магазина «Детский мир»? – спросила Астара.
– Да, это был нож со следами крови. Астара, я – в восхищении, мои боссы – в экстазе, они требуют продолжения банкета.
Малышев пришел в себя, закрыл рот и показал мне кулак: «Выбирай выражения, а то я покажу тебе экстаз!»
– Чтя ваше учение об энергетическом воздействии преступника на предметы, не могу ли я завтра подъехать к вам с ножом? Развить, так сказать, начавшееся плодотворное взаимодействие?
– Как все у вас просто! – возмутилась жрица на другом конце провода. – Твоим боссам не приходит на ум, что я не атомная электростанция и мне надо время, чтобы накопить новую энергию для работы с магическим кристаллом?
– Энергия преступника с ножа не испарится? – очень серьезно спросил я.
В ответ жрица произнесла длинную фразу на неизвестном языке.
– Астара, – внимательно выслушав ее абракадабру, сказал я, – если можно, повтори это изречение по-русски. Я в ассирийских наречиях не силен.
– Если не силен, то не лезь, куда тебя не просят! – многозначительно заявила она. – Никуда следы убийцы с ножа не денутся. Приедешь ко мне во вторник, я постараюсь с помощью кристалла и магических заклинаний вызвать дух преступника.
– Я его увижу? – посматривая на Малышева, спросил я.
– Ты что, экстрасенс, чтобы с нематериальными субстанциями общаться? Облик преступника увижу я, а ты получишь его описание.
– Астара, а пораньше нельзя увидеться? Меня начальство со свету сживет, если я о вторнике заикнусь. Они уже настроились на поимку преступника, и тут на тебе, такая задержка!
– Я один раз сделала для вас исключение и всю энергию израсходовала… Дай Николаю Алексеевичу трубку!
Я повернулся к Малышеву. Он, изобразив удивление, взял у меня телефонный аппарат, выслушал Астару и положил трубку на рычажки.
– До вторника пускай подзаряжается, – решил он. – Нож после экспертиз оставь у себя, в прокуратуру не отдавай, а то они нам все энергетические следы «затопчут».
– Это Астара так сказала? – уточнил я.
– Это я так решил! – рявкнул начальник.
– Николай Алексеевич, хватит о работе! – попросили коллеги. – Мы на торжество собрались, а не на производственное совещание. С днем рождения тебя, Андрей Николаевич!
После первой рюмки разговор опять скатился к Астаре. Вместо того чтобы поздравлять меня, хвалить за достигнутые успехи и скромность в быту, все стали обсуждать сверхъестественные способности жрицы.
– Что-то в этом есть! – единодушно решили начальники и после третьей рюмки разошлись.
На смену им пришли опера и мои приятели из других служб. Зная прожорливый характер начальства, опера принесли с собой пару бутылок водки и домашнюю закуску. Около восьми часов меня в коридор вызвал Селезнев.
– Это тебе от нас, – сказал он, протягивая заклеенную скотчем небольшую картонную коробку. – Здесь не открывай, дома подарок посмотришь.
– Я пять рублей должен, – напомнил я.
Петр Иванович засмеялся, потрепал меня по плечу.