Военная фортуна - читать онлайн книгу. Автор: Патрик О'Брайан cтр.№ 34

Дневник. Слово зацепилось за что-то в сознании, и Стивен остановился, чтобы осмыслить. В свое время у него выработались два опасных пристрастия. Первое — лауданум, бутилированная сила, напиток забвения, поначалу помогший ему перенести страшные переживания, связанные с Дианой Вильерс, но затем обратившийся в тиранического властелина. Второй привычкой было ведение дневника — безобидное, полезное даже занятие для большинства смертных, но крайне неразумное для агента секретной службы.

Естественно, большая записей была зашифрована его самолично разработанным тройным кодом, кодом таким сложным, что Стивен посрамил криптографов Адмиралтейства, дав им кусок текста на пробу. И все же дневник содержал сугубо личные заметки, для которых применялась упрощенная система, одна из тех, что пытливый ум, отягощенный знанием каталанского, вполне мог вскрыть, возьми он на себя труд покопаться. Труд получится напрасный с точки зрения военной разведки, поскольку заметки эти описывали лишь чувства Стивена к Диане Вильерс на протяжении минувших лет. И все же ему очень, очень не хотелось представать в наготе перед сторонним глазом, который увидит в нем отвергнутого и страдающего возлюбленного, нимфолепта, жестоко жаждущего обладать тем, что ему недоступно. Еще сильнее не хотелось Мэтьюрину, чтобы этот чужой прочел стихотворные его потуги, в самом лучшем случае тянувшие на разбавленного водой Катулла. Разбавленного сильно, хотя снедавший обоих огонь был одного свойства: nescio, sed fieri sentio et excrucior. ^[27]

На самом деле Стивен не очень страшился, что какая-нибудь важная часть окажется расшифрована, но все-таки разумнее было бы примотать к дневнику груз и швырнуть за борт, как поступил Чедз с заключенной в свинцовый переплет сигнальной книгой «Явы» или генерал Хислоп со своими бумагами. И хотя он безмерно ценил свою маленькую книжицу (помимо прочего, Мэтьюрин часто нуждался в компактной, но безошибочной искусственной памяти), но наверное, последовал бы их примеру, кабы не имел на руках семь неотложных ампутаций. Дурацкий просчет: секретный агент не должен держать при себе ничего, чему нельзя дать исчерпывающего объяснения или что способно навести на подозрение о шифре. Он не заявлял своих прав на дневник до прихода в Сан-Сальвадор, а когда сделал это, коммодор спросил, содержится ли в нем нечто, касающееся кодов или сигналов «Явы», либо исключительно сведения личного характера. Мистер Бэйнбридж сидел в большой каюте, явно страдая от раны в ноге, рядом находились мистер Эванс и некто в штатском. У Стивена создалось впечатление, что все трое американцев, выслушивая его заверения об исключительно личном, медицинском и философском содержании дневника, пристально на него смотрят.

— А что до этих документов? — поинтересовался Бэйнбридж, взяв один из листов.

— О, к ним я не имею ни малейшего отношения, — с облегчением ответил Стивен. — Думаю, стюард капитана Обри принес их. Вот та бумага очень смахивает на патент Джека.

Он пролистал дневник и продемонстрировал мистеру Эвансу несколько анатомических рисунков: пищевой тракт морского слона, занимающий целый разворот, яйцевод китовой птички, лишенная кожи ладонь человека, страдающего от кальциноза Palmar aponeurosis,эскизы вскрытия нескольких аборигенов.

Мистер Эванс пришел в восхищение; человек в штатском спросил:

— Позвольте полюбопытствовать, сэр: почему текст выглядит так, будто он искажен?

— Это личный дневник, сэр. Он подобен зеркалу, в котором человек обозревает самого себя: немногие из тех, кто без прикрас поверяет ему все слабости, готовы позволить прочитать о них другим людям. Врачебные заметки, записи о симптомах, болезнях и лечении с именами пациентов тоже следует хранить в тайне. Мистер Эванс поддержит, если я скажу, что секретность, полное неразглашение, суть одно из основных профессиональных наших требований.

— Это часть клятвы Гиппократа, — кивнул Эванс.

Стивен поклонился.

— И наконец, — продолжил он, — общеизвестно, насколько ревниво относятся естествоиспытатели к совершенным открытиям. Им необходимо быть первыми, кто поведает о них миру — слава человека, обнаружившего новый вид, манит ученого не меньше, чем призовые деньги капитана военного корабля.

Аргумент попал точно в цель, и коммодор протянул ему книжицу. Создавалось, однако, впечатление, что штатского не удалось окончательно убедить. Кто же это такой? Консул? Его не представили, и причины присутствия не объяснили.

— Насколько я понимаю, сэр, — заговорил американец, — вы принадлежите к экипажу «Леопарда»?

— Верно, сэр, — отозвался Стивен. — И именно на его борту сделана была большая часть моих открытий, как и эти рисунки.

Он получил свой дневник назад. Но хотя все обошлось, у Стивена возникло некое предосудительное по отношению к старому другу чувство, и он не спешил поверять бумаге глубинные свои чувства, как поступал многие годы до того. За исключением описания нескольких встреченных птиц, единственная сделанная пару дней назад запись гласила: «Теперь я знаю, как будет выглядеть Джек Обри в шестьдесят пять».

Дневник вернулся к нему, но тяжелое чувство осталось. Не слишком ли легко согласились янки на его просьбу остаться при пациентах, состояние которых не позволяло перевести их с «Конститьюшн» на берег? Речь шла о Джеке и двоих канонирах — последние умерли и нашли могилу в море, будучи сброшены через раскачивающийся на резких волнах борт под печальный звон колокола. Не сует ли он голову в западню? Кто на самом деле пассажиры, что сели на корабль в Сан-Сальвадоре и плывут в Бостон? Один — явно дипломатический чиновник, недалекий человечек, беспокоящийся исключительно о своих роскошных бакенбардах, мелкий политикан, которому пропади пропадом хоть весь свет, только бы республиканцы оставались у власти. Двое других были французы. Первый — невысокий, смуглый, седой мужчина средних лет с желтушным лицом. На нем красовались короткие серые штаны-кюлоты, бывшие писком парижской моды лет двадцать назад, и серо-голубой сюртук. На палубе он почти не появлялся, а когда выходил, то неизменно травил за борт, как правило с наветренной стороны. Вторым был высокий, с военной выправкой штатский по фамилии Понте-Кане. На первый взгляд он казался таким же тщеславным как и молодой дипломат-янки, таким же недалеким и даже еще более словоохотливым. Но Стивен не был в этом уверен. Как и в том, что никогда не встречался с Понте-Кане где-то еще. В Париже? Барселоне? Тулоне? Если и так, то тогда у француза явно отсутствовали эти иссиня-черные баки. Но Стивену довелось перевидать столько народу, и в том числе уйму высоких хвастливых французов, холящих растительность на лице и говорящих с резким бургундским акцентом. Секретному агенту требуется феноменальная память; не обойтись ему также без дневника, способного заполнить неизбежные пробелы и выпадения.

Не так давно Стивен пролистывал Библию, доставленную в его каюту — как и в прочие части корабля — стараниями бостонского общества, и набрел на пару стихов, глубоко его тронувших. «Нечестивый бежит, когда никто не гонится» и «падение лжеца равно падению с крыши». Не всякий шпион нечестив, но значительную составляющей жизни каждого является ложь. Снова Стивен ощутил волну невыносимой усталости, и не был расстроен, услышав голос Понте-Кане, желающий ему доброго дня.