Жила Лиса в избушке - читать онлайн книгу. Автор: Елена Посвятовская cтр.№ 26

Целую неделю жил без нее в ноябрьском бесснежном мраке, пока в пятницу вечером не напились с Серым после смены. Тот видел ее с другим в торговом комплексе. Шла разодетая, в лаковых сапожках, длинные такие.

— Красиво, — важно стряхнул пепел Серый. — Егорыч, ты чего? Куда ты?

Таксист раза три оборачивался: тебя там не тошнит, брат?

— Не, мне нельзя щас. Убивать еду, — Егор старался не заплетаться языком, нащупывая в кармане шило.

— Бывает, — откликался таксист.

Два ее черных окна смотрели прямо в сердце. Ждал, чтобы кто-нибудь впустил его в подъезд. Матерился, плакал, курил. Замерз, потому что китайский пуховик прямо на майку. Вышел мужик со старой овчаркой, подозрительно оглядел его, хотел спросить что-то, но холодно спрашивать.

На звонок никто не отзывался. Егор орал, тарабанил, пока соседка не пригрозила ментами.

Спускаясь по лестнице, на площадках крестом перехватывал перила, иногда тяжело зависал на них: скажи ей, мама.

Шатаясь, вышел на улицу. Падал редкий снег — видимо, тот, которого он так долго ждал. Над побелевшим двором медленно летело затянутое облаками небо, пепельно-розовое от далеких центральных огней.

Ее машина — сразу у подъезда. В желтом свете фонарей, таком строгом еще час назад, а теперь уже поплывшем в ночной морозной дымке, она нарядно поблескивала стеклами и лаковыми дверцами. В этом холодном блеске Егору вдруг почудилась знакомая усмешка. Все так и есть: автомобиль, который он собрал руками почти заново, был заодно со своей хозяйкой.

Тогда в бессильной злобе он проткнул шилом с ходу все четыре колеса. От удара камнем разбежался по лобовому тонкий узор паутины. Не в силах справиться с яростью, Егор кружил по дворам, высматривал джипы, потом просто убивал все шины подряд.

Спотыкаясь, брел домой, по пути прорывая резину без счета. Капоты уже припудрила снежная пыль.

* * *

Теперь снег шел каждый день, но Егор уже не надеялся, что он завалит его боль.

А в декабре на город упал самолет. Двигатели отказали, три из четырех. На второй минуте взлета он рухнул на кирпичную многоэтажку почти сразу за оградой аэродрома. Хвост его попал на соседний дом, торчал из него гигантским снарядом. Самый большой военный автотранспортник в мире был заправлен под самую пробку, и сто тридцать тонн горючего разлились по земле огненными реками. Осколки и пламя задели деревянные бараки рядом, школу и детский дом, жители которого мирно спали в тихий час.

В те дни город оцепенел. А Егору отчего-то сделалось полегче. Среди этого коллективного отчаяния он перестал быть одиноким мытарем. Утешал бабушку и маму, что никакая это не кара господня, а перегруз, скорее всего. Странно, но он был почти оживлен. Думал себе в оправдание, что не бывает никакого объективного горя. Горе — это только то, что испытывает сам человек. Маленькое, большое — неважно. Кроме своей личной боли, Егор не чувствовал ничего.

Он попал туда на следующее утро. Пожар уже потушили, вылив на раскаленные руины тонны воды, превратившейся в минус тридцать в висячие наледи и огромные наросты. Черные провалы окон — в гребенках сосулек. От этих ледяных развалин еще три дня потом валил густой пар — так сильно нагрелись камни. Происходило что-то мистическое, вязкий ужас ночного кошмара, из-под толщи которого никак не выбраться. В морозном воздухе стоял запах гари и пепла. Вокруг плакали, стенали люди.

Егор был потрясен размерами “Руслана” — так звали самолет, — вернее того, что от него осталось. Самым невероятным в этой дышащей паром картине был исполинский хвост, возвышающийся над пятым этажом. Точно чей-то огромный сапог обрушился на картонный игрушечный домик. Вдалеке за оцеплением копошились сотни спасателей в ярко-рыжих комбинезонах.

— Вручную работают, — говорил кто-то со знанием дела. — Чтобы людей не пропустить. Останки. Там же месиво сейчас. Камни, лед, обломки, алюминий и стекло расплавились. Грязища. Просеивают всё.

Теперь Егору казалось, что от руин тянет потушенной свалкой, мокрой горелой резиной. Его затошнило. Какая-то девушка на одной истеричной ноте рассказывала, как вчера, минут за пять до падения, одна семья из этого дома возвращалась из гостей, все вместе. Уже во дворе передумали подниматься. Дай, думают, с собакой еще немного погуляем. Детей за ней наверх отправили, быстро сбегать.

— А тут самолет прямо туда... Всё на их глазах родительских, — высоко выводила девушка.

Егор, морщась, как от боли, сделал несколько шагов в сторону. Тут уже тетки полукругом топтались на снегу, стучали нога об ногу, чтобы не замерзнуть. Одна из них, размахивая пуховой варежкой, говорила:

— ...второй день валерьяновкой отпаивают. Никто вообще ничего не понял. Моторы ж не работали, тихо всё. Они кушать садились, и вот. Вдруг свист и гул, ударная волна потом...

Егор стал выбираться из толпы. Какой-то худой длинный мужчина твердил офицеру в оцеплении, схватив его за рукав тулупа:

— Мне бы к старшему туда, поговорить. Там сестра моя с племяшом. Уже не надеемся, конечно. Но передайте им, пусть хоть что-нибудь найдут. В мешки положат. Хоть что-нибудь нам похоронить. Она такая высокая была, крупная женщина, волосы длинные белые, а малому ее — пять. Они рядом должны быть...

Офицер молча смотрел вдаль, глаза его слезились от мороза.

У Егора перехватило дыхание, он зажмурился, замотал головой. Шел к остановке и выл, стараясь отворачиваться от идущих ему навстречу. Да они и сами быстро отводили глаза. Плакать было стыдно и горячо.

— Бедные, бедные люди! — захлебывался он. — Бедные все. Когда же это кончится! Когда же это всё кончится?

Внезапно понял, что это не кончится никогда. Что смертный самолет, его муки и ягодный осенний перевал, ее лопатки в родинках — части одного великого целого. Есть и то, и другое, оно было, и предстоит, и никогда-никогда не кончится. Это так странно и так очевидно, но как он ни силился, никакой вывод из этого знания не приходил. И что теперь, думал он, и что?

Он шагнул за остановку и, пока не пришел автобус, харкал, сморкался, тер лицо снегом, стараясь выбирать почище.

Оно потом горело в теплом автобусе, где, зарывшись в шарф, он полулежал, закрыв глаза, и думал: как же теперь тем двоим, что отправили детей наверх, за собакой. Ну вот как им?

В ванной лилась и лилась вода, и Настя хмурила брови, что вот, хотели пораньше, но нет, опять провозились, и в четыре им уже точно не выехать. Но радость близкой дороги разгладила ей лоб, и она не стала сердито тарабанить в дверь ванной, просто крикнула, чтобы поторапливался. Даже пропела.

В длинную форточку тянуло травой, скошенными одуванчиками, шапка кофе медленно росла над туркой, и даже в недосыпе отыскалась какая-то романтика. Соображаешь кое-как, песок в глазах, а тебя мучит счастье дороги, все эти приготовления: курицу фольгой обернуть, кофе в термос, салфетки, соль не забыть, серую подушку в машину. Настя пила у окна кофе и улыбалась пустынной, утренней улице, какой-то еще прочерченной, объемной в ранних лучах, это потом полдень зальет всё вокруг яростным светом без тени, сотрет эту геометрию, а пока — какое чудесное утро. Сорвала с календаря вчерашний длинный день — 21 июня 2002 года, — полетел в ведро скомканный. Понурый собачник бредет к газону с палевым пуделем, спит на ходу.