В Каракасе наступит ночь - читать онлайн книгу. Автор: Карина Сайнс Борго cтр.№ 50

«Мама постоянно твердит, что я толстею», – написала Аврора Перальта на первой странице своего дневника, который я нашла в ящике ночного столика. Дневник был спрятан, словно Аврора старалась держать его подальше от чужих глаз, и представлял собой толстую тетрадь в голубой обложке. Ее пожелтевшие страницы напоминали мне старую больничную простыню с пятнами мочи. В дневнике я нашла немало довольно откровенных размышлений – записки девушки, сожалеющей об уходящей юности, которые со временем превратились в высказывания зрелой женщины, смирившейся и замкнувшейся в своем одиночестве.

Каждый день Аврора писала в дневнике по одной-две строки, так что даже если бы она дожила до восьмидесяти лет, в нем все равно остались бы чистые листы.

«Сегодня мне было грустно». «Вчера я не ужинала». «Не хочу идти в кафе». «Мама ворчит». «Я снова толстею». «Мамин юмор становится невыносимым». «Сегодня играла в бинго». «Не хочется ни с кем говорить». «Терпеть не могу, когда мама меня ругает». «Сегодня мама хотела пойти гулять, я – нет. Мы поссорились».

Судя по дневниковым записям, Аврора Перальта не принадлежала к людям, которые хотят жить вопреки всему и умеют радоваться жизни. Лишь в исключительных случаях она ссылалась на что-то, что выходило за пределы ее болезненной сконцентрированности на собственном здоровье, ссорах с матерью и заботах о семейном кафе, работать в котором ей приходилось все больше и больше.

«Мне здесь не нравится». «Не хочу идти в кафе». «Скучно целыми днями торчать у плиты».

Записи последних лет так же не проливали света на внутренний мир Авроры. Напротив, они выглядели еще более противоречивыми, размытыми и не позволяли сделать никаких определенных выводов относительно того, кем была Аврора Перальта на самом деле – и кем хотела быть. Единственное, что не вызывало сомнений, так это то, что семейное кафе ей осточертело и что работать с матерью она не хочет. «Сегодня мне пришлось испечь восемьдесят (!) эмпанадас». «Мама собирается идти в штаб-квартиру партии, чтобы готовить для участников какого-то съезда. Я не пойду. Я не служанка!»

Эти записи, состоящие из одной или двух строк, были для Авроры единственным способом выразить свое презрение к ремеслу, которым ее мать зарабатывала им обеим на жизнь. И все же скука, которую она испытывала, была гораздо сильнее чувства отторжения, которое вызывал в ней семейный бизнес.

Болезнь Хулии, которую Аврора Перальта описывала одним словом – «рак», выглядела в ее дневнике как живой человек. Как личность, наделенная собственной злой волей. Как новый член семьи, который незваным поселился в их квартире и которому Аврора приписывала различные состояния духа и настроения. Описания были сделаны в довольно нервной, почти театральной манере – так ребенок, играющий вместо кукол жестянками из-под газировки, начинает говорить тонким дребезжащим голосом, каким, по его мнению, должны были бы разговаривать эти неодушевленные предметы.

«Сегодня рак мучил маму особенно сильно. Она даже не смогла встать с постели. Мне пришлось самой открывать и закрывать кафе. Скверно». «Рак отступил. Мама встала». «Рак совсем озверел. Сегодня мы не открывались. Весь день в больнице – бедная мама! Впрочем, она сама виновата: если целыми днями стоять у плиты, можно нажить себе и рак, и вообще все что угодно. Хорошо, что сегодня мне не нужно было готовить».

В спальне Авроры Перальты, которую я обыскала особенно тщательно, не было почти ничего интересного, за исключением одной-двух вещей, которые меня озадачили. Судя по всему, серьезной литературы она вообще не читала. На ее книжных полках стояло всего несколько книг в бумажных обложках, в основном – бульварных романов, но среди них я с удивлением обнаружила пару романов Исабель Альенде ^[50] и роман «Донья Барбара» ^[51], который считался классикой венесуэльской литературы. Музыку Аврора, похоже, тоже не любила, зато много времени посвящала газетам, из которых делала вырезки. Я обнаружила две весьма разношерстные подборки, где рецепты тосино де сьело ^[52], рисового пудинга и профитролей соседствовали с кратким содержанием теленовелл и сериалов. Читая эти подборки, я могла бы восстановить программу телепередач как минимум лет за десять. С особенной остротой Аврора переживала финал каждого эпизода, используя ручку или фломастер, чтобы подчеркнуть строки, в которых описывалась развязка происходивших на экране событий. Мне эти сюжеты казались совершенно одинаковыми, но Аврора, вероятно, находила их исключительно интересными и оригинальными.

Просматривая третью подборку газетных вырезок, я уже не ожидала найти ничего интересного, но, взяв в руки очередной пожелтевший листок, вдруг застыла. Аврора сохранила у себя ту самую фотографию убитого солдата, которая так поразила меня в день моего десятилетия. Тогда я тоже вырезала ее из газеты и долго держала среди своих школьных тетрадей, пока она куда-то не потерялась. Сейчас я развернула сложенный в несколько раз снимок и снова увидела перед собой лицо мальчишки с залитым кровью лицом. И только перечитав текст, я поняла, почему он попал в коллекцию Авроры: на обратной стороне полосы, на которой рассказывалось об одном из самых первых взрывов социального недовольства в столице – взрыва, который мы обе пережили, – находился обведенный ярким цветным маркером некролог актрисы Дорис Уэллс ^[53], блеснувшей в сериале «Зверь». В этой роли Дорис была подлинной владычицей наших грез, элегантной злодейкой, обладательницей копны золотистых волос и тонких, вразлет, бровей, способных покорить любое мужское сердце.

Пока я оплакивала страну, Аврора скорбела о закатившейся звезде сериалов. Увы, и та, и другая оказались фантомами.

* * *

У меня кружилась голова, руки и ноги налились тяжестью; мне казалось, я не сумею даже дотащить свой чемодан до выхода из аэропорта. Подняв голову, я снова увидела толпу встречающих, которые, словно заведенные, повторяли одни и те же движения – размахивали табло с именами, самодельными плакатами и воздушными шарами. Взволнованные родственники улыбались все той же приветливой улыбкой, когда им казалось, что этот пассажир – на этот раз совершенно точно! – и есть тот самый блудный сын, которого они так ждали. И точно так же эти улыбки гасли, когда оказывалось, что это, увы, совсем другой, незнакомый человек. Но смотрите, смотрите!.. Это уж точно он! Вокруг них по-прежнему деловито сновали мужчины с электронными табло – даже не знаю, те же самые или другие. И точно так же размалеванные женщины в костюмах стюардесс, словно овчарки, сбивали в организованное стадо разбредшихся по всему вестибюлю японских туристов. Все было таким же, как прежде, и в то же время – другим: так бывает, когда включаешь и выключаешь свет в комнате, которая выглядит неизменной, хотя на самом деле она успела состариться на несколько секунд. И только я все так же сидела на скамье у стены и раздумывала, что мне делать дальше. Тот изящный ход, гениальный маневр, который привел меня сюда, обернулся гранатой с выдернутой чекой, и я старалась не шевелиться, боясь, как бы от неловкого движения не сработал взрыватель.