В Каракасе наступит ночь - читать онлайн книгу. Автор: Карина Сайнс Борго cтр.№ 31

Сделанное в том же году фото Хулии Перальты отличалось от прочих своей аскетичной суровостью. На ней Хулия была в одежде уборщицы – в серой юбке и белом накрахмаленном фартуке. Ее волосы были собраны на макушке в пучок, затянутый в сетку. Рядом стояли еще семь женщин, одетых в точно такие же костюмы. «Добро пожаловать в штат сотрудников «Палас-отеля»! Мадрид, 1974 г.» – значилось на обороте.

Лежавшие в самом низу снимки отделял от сделанных ранее картонный прямоугольник с нанесенной карандашом выцветшей датой. Это были фото, относящиеся к венесуэльскому периоду жизни Хулии Перальта. Немного располневшая и уже не в трауре, она снялась в старой, лесистой части парка Акасиас. Три фотографии были сделаны в парке Лос Каобос. На одном снимке Хулия стояла на фоне скульптуры «Ла Индия» в Эль-Параисо. На другом – на фоне модернистской скульптуры работы Алехандро Отеро на площади Венесуэла. Скульптура – или инсталляция – была выполнена из множества алюминиевых трубок и флюгеров. Теперь от нее ничего не осталось: весь металл растащили на лом. Еще снимок – Хулия Перальта позирует рядом с огромной паэльей. На этом фото мать Авроры улыбалась; пожалуй, это был единственный снимок, где она выглядела естественно. В правой руке Хулия держала длинную деревянную ложку. Слева от нее я увидела Ро́муло Бетанкура, который с пятьдесят девятого по шестьдесят четвертый год был президентом республики и подлинным отцом венесуэльской демократии. Под снимком было написано: «День рождения дона Ро́муло. 1980 г., Каракас».

В шкатулке было еще много снимков. На одном из них Хулия и ее дочь позировали на ступенях церкви Ла Флорида в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году. А на самом дне шкатулки я обнаружила несколько почтовых открыток от Пакиты, которая продолжала слать их вплоть до того самого года, когда Хулия умерла.

Похоже, роясь в ящиках и шкафах в поисках денег, я обнаружила забытую историю двух женщин, рядом с которыми прожила столько лет.

В меньшей деревянной шкатулке, которую я просмотрела еще не до конца, лежал конверт, полный писем. Почти все они были написаны на тонкой гладкой бумаге между семьдесят четвертым и семьдесят шестым годом. Их писала Хулия, а адресованы они были Паките. В самом первом письме мать Авроры описывала свое путешествие из Мадрида в Каракас и прибытие в страну, которая поначалу показалась ей невероятной. «Тараканы здесь не меньше чем по полкило веса, – писала она. – …Мы живем в очень зеленом районе, где много деревьев. В ветвях снуют попугаи и гигантские ары; каждое утро они прилетают на наш балкон, и мы их кормим. С жильем нам повезло – удалось найти квартиру за весьма умеренную плату». Впрочем, помимо описания домашних дел и забот Хулия весьма содержательно и точно описывала страну, в которой собиралась поселиться, – страну, где круглый год светит солнце и каждый человек может легко найти работу. Это было правдой. В те времена в Венесуэле работу могли найти все иммигранты из Европы.

Многословные послания Хулии изобиловали подробностями – она описывала цвет и запах тропических фруктов, ширину улиц и шоссе. «Дома здесь больше, чем в Испании, и у каждого есть вся необходимая кухонная утварь. На днях я купила блендер и приготовила большую кастрюлю гаспачо ^[33]. Мы храним его в холодильнике, чтобы есть на ужин». Хулия Перальта вообще очень много писала о том, что можно купить в Каракасе. Это были те же самые вещи, которые моя мать рассматривала в кухонном каталоге «Сирз» и которые мы покупали в огромных универсальных магазинах, после того как ходили поесть мороженого в «Крема́ параисо» в Белло-Монте.

В письме, датированном декабрем семьдесят четвертого года (оно было написано примерно через месяц после приезда в Венесуэлу), Хулия сообщала Паките, что обратилась к монахинями из университетского пансиона «для юных девушек» в Эль-Параисо, которые весьма благосклонно приняли ее рекомендательное письмо от шеф-повара мадридского «Палас-отеля». «Мать Юстиния оказалась именно такой, как ты описывала. Она очень благочестива и добра и до сих пор не утратила своего галисийского акцента, хотя прожила в этой стране уже больше десятка лет. Мать Юстиния говорит, что если я захочу, то могу заведовать в пансионе кухней».

Я уже разворачивала очередное письмо, когда за стеной раздался какой-то грохот. Это вернулись Генеральша и ее банда. Захлопнув дверь, они тотчас врубили на полную мощность реггетон, который я уже начинала ненавидеть: «Tu-tu-tu-mba la casa, mami, pero que-tumba-la-casa, tumba-la-casa – Разнеси этот дом вдребезги, мама…» Идиотская мелодия и нелепые слова буквально навязли у меня в зубах. «Tu-tu-tu-mba la casa!» Поднявшись с дивана, я прижалась ухом к стене, и мне показалось, что сейчас в моей бывшей квартире собралось гораздо больше женщин, чем в предыдущие разы. Их визгливые голоса звучали так громко, что порой заглушали даже музыку.

Стараясь производить как можно меньше шума, я вернула обе шкатулки на место. Я приложила все усилия, чтобы они стояли на полке точно так же, как раньше, и лишь впоследствии поняла, насколько это было странно с моей стороны. Странно и абсурдно. Кто будет проверять, трогал ли кто-нибудь эти шкатулки? Но в тот момент я действовала так, словно Аврора и Хулия могут вот-вот вернуться и потребовать то, что принадлежит им по праву.

Красную папку я решила спрятать. Возвращение шума, который производила банда Генеральши, каким-то образом придавало этим женщинам почти сказочное могущество, каким они на самом деле не обладали. Страх, который я испытывала, заставлял меня думать, будто они способны проходить сквозь стены и видеть, что я делаю. Со стороны это может показаться глупым и смешным, но мне было не до смеха. Я была в ужасе. Мало того, что я забралась в чужую квартиру, так теперь вместе со мной в ней находился человек, о котором я, по правде говоря, ничего не знала. Сантьяго – нынешний Сантьяго – мог оказаться кем угодно: жертвой, убийцей, провокатором, доносчиком.

Но, оглядевшись по сторонам, я немного успокоилась. По крайней мере, в этой комнате я была совершенно одна, и никто не мог меня ни видеть, ни слышать – разве только я специально начну шуметь. Тем не менее мне необходимо было действовать, и побыстрее. Я шагнула к центру комнаты, и тут мой взгляд упал на оклеенную обоями цвета слоновой кости стену, где висела репродукция «Мадонны Иммакулаты» Мурильо (точно такая же мадонна висела в хозяйской спальне моих теток в пансионе сестер Фалькон). Подойдя к ней, я сняла картину со стены. Когда я ее перевернула, к моим ногам упал заклеенный липкой лентой конверт.

В конверте лежала пачка пятидесяти- и двадцатиевровых банкнот.

* * *

В Ла Энкрусихаде – между Турмеро и Пало-Негро – возвышалась ржавая железная башня с огромными буквами «П. А. Н.» на боку. Это был мукомольный завод, который производил кукурузную муку – продукт, которым на протяжении десятилетий кормилась вся страна. Лепешки-арепас, пироги-альяки, булочки-альякитас, сдобы, печенье и много чего еще – все делалось из этой муки. Зерно для производства муки хранилось на элеваторе Ремавенка, который был виден из окон автобуса, когда до Окумаре-де-ла-Коста оставалось еще больше ста пятидесяти километров. Это было главное зернохранилище штата Арагуа, где родилась моя мать: наряду с ромом и сахарным тростником кукурузная мука служила одним из основных видов сельскохозяйственной продукции края. Она продавалась в больших желтых пакетах, с которых улыбалась миловидная женщина с неправдоподобно красными губами в гигантских серьгах и пестром платке. Эта женщина была местной, провинциальной версией Кармен Миранды – известной бразильской актрисы и певицы, чей музыкальный альбом «Сделано в Южной Америке» открыл перед ней двери домов всех венесуэльцев и американской «XX Сенчури Фокс».