Французская рапсодия - читать онлайн книгу. Автор: Антуан Лорен cтр.№ 25

«Пьера в прошлом году не стало…» Я сказала: «Ой, прости». Кстати, я как-то видела Пьера, как раз на Лионском вокзале. Он нес в руках упакованную картину, судя по всему тяжелую, и, направляясь к стоянке такси, покрикивал: «Дорогу-дорогу-дорогу!» – как делают профессиональные носильщики. Выглядело это очень смешно. Я не успела его окликнуть, и он быстро исчез в толпе. Это было лет двадцать назад. Без Пьера не обходилась ни одна вечеринка, организуемая студентами Школы Лувра. Некоторые из них, в основном девочки, происходили из зажиточных семей и жили в роскошных студиях, за которые платили их родители. Мы восхищались Пьером; он знал ничуть не меньше, чем наши преподаватели, но был значительно моложе – ему не было еще тридцати. В смысле возраста он занимал промежуточное положение между нами и преподавателями, и, разумеется, мы причисляли его к своим. Он заметно выделялся на общем фоне – носил часы в специальном кармашке, вокруг шеи повязывал яркий платок. На одну из вечеринок, в квартире на улице Жакоб, он пришел с младшим братом. Это был ЖБМ. Тогда и начался наш роман. ЖБМ попросил у меня дать ему послушать записи нашей группы. Я полезла к себе в сумку, где у меня лежал плеер и наушники с оранжевыми пенными насадками. Он прослушал все наши песни, ни слова не говоря, только смотрел на меня и крохотными глоточками отпивал водку из своего стакана. Чем дольше он так сидел, тем труднее мне было оторвать от него взгляд. Мне было девятнадцать лет, ему – двадцать три. «Очень хорошо, – сказал он, снимая наушники. – Мне очень понравилось, но кое-что можно улучшить. Во-первых, надо сделать запись в нормальной студии, там совсем другое качество звука. Во-вторых, там есть одна песня с очень красивой мелодией, но какими-то плоскими словами…» – «Так напиши другие», – сказала я ему с улыбкой. В тот момент я еще не знала, то ли он и правда так думает, то ли пытается со мной заигрывать. «Нет, – ответил он, – я сочинять не умею. А вот Пьер вполне может. Он же пишет стихи. Эй, Пьер!» – окликнул он брата. Вот так все и началось.

«Гениально!» – сказала я Пьеру, когда он принес готовые стихи. «Знаешь, припев там не мой, – умерил он мои восторги. – Это Шекспир». Прозаический текст тоже был не его, он позаимствовал его у Ален-Фурнье, из романа «Большой Мон». Память у меня не такая блестящая, как у ЖБМ, но этот отрывок я помню: «Вот оно, счастье, вот то, что ты искал всю свою молодость, вот девушка, о которой были все твои мечты!» В переводе Пьера это звучало так: «This is happiness, this is what you’ve been searching fir since you were young, this is the girl who was at the end of all your dreams!» Произносить это было очень трудно. Но тогдашняя мода требовала, чтобы все пели по-английски. А в этой нашей песне правда что-то такое было. Не знаю, почему она не пошла. Я никогда ни о чем не жалела. Ни о том, что наш пробный диск провалился, ни о том, что целый год непонятно чему училась в Школе Лувра, но выпускной экзамен так и не сдала – чуть-чуть не дотянула. Вскоре скоропостижно умер мой отец, и я задумалась: а что, собственно говоря, я делаю в этом городе – без диплома, без ЖБМ. Я вернулась в Бургундию, и этот шаг дался мне легко – во всяком случае, я в это верила. Вспоминая то время, я неизбежно возвращаюсь мыслями к Жану. Мы с ним не виделись тридцать три года. Звучит невероятно. Но если мы не виделись «вживую», это не значит, что я его забыла. К тому же я часто слышала о нем. Все это сейчас так далеко… Воспоминания всплывают в памяти отдельными эпизодами – так, наткнувшись в глубине стенного шкафа на обувную коробку со старыми фотографиями, начинаешь их перебирать и понимаешь, что сами по себе они не имеют никакой ценности и служат лишь вещественными доказательствами того, что в такое-то время ты была в таком-то месте с таким-то человеком. Но от запечатленного на бумаге мгновения не осталось ничего. Ты больше ни разу не была в тех местах, а если и была, то убедилась, что они изменились до неузнаваемости; людей, с которыми ты была близка, разбросало по свету; некоторых и вовсе уже нет в живых. Да и сама ты давно не та. Все это принадлежит другой жизни. Не знаю, плакать от этого или улыбаться.

Жан сказал, что ему надо на год-другой уехать в США, возобновить связи со старыми знакомыми по МТИ. Я не хотела уезжать с ним: что мне было делать в этой Америке? Но я понимала, что означает его отъезд. Конец нашей истории. Я не собиралась его удерживать; впрочем, на свете не существует силы, способной удержать этого человека. Мне и так несказанно повезло, думала я, что он был со мной так долго. Больше года. Если быть точной, четыреста девять дней. Я потом подсчитала. Нашла свои старые ежедневники. В день нашего знакомства я записала на страничке: «Жан» и нарисовала сердечко. Четыреста девять дней спустя в другом ежедневнике я записала: «Жан уехал». Потом я познакомилась с Франсуа. Все произошло очень быстро. Он сделал мне предложение, я согласилась. Я торопилась убежать вперед, торопилась забыть Жана. Если честно, наша сегодняшняя встреча всю душу мне перевернула. Хочется плакать, но слез нет. Я плачу в себя, как говорила моя мать. Почему судьба обошлась с нами так жестоко? И в то же время так насмешливо?

По ветровому стеклу колотили струи дождя, и водитель включил дворники, которые ритмично задвигались туда-сюда, через равные промежутки времени издавая легкий попискивающий звук. «Света», столь необходимого Домисиль, хватило как раз на то, чтобы отщелкать несколько кадров с ЖБМ на краю платформы. Домисиль прислала Авроре на почту четыре фотографии с просьбой к ЖБМ выбрать лучшую, пока она отсматривает снимки, сделанные в саду, с Бланш, и на кухне – по ее мнению, «наделенные потенциалом неотразимости». Аврора пролистала на планшете присланные картинки. Приходилось признать: если Домисиль и была жуткой прилипалой, дело свое она знала. Аврора еще никогда не видела таких удачных фотографий ЖБМ. Рельсы тянулись вдаль, сливаясь в туманной дымке с небесами; на их фоне выступала фигура ЖБМ, которого фотограф снял по пояс, в идеально сидящем пиджаке и элегантной белой сорочке с расстегнутой верхней пуговицей. ЖБМ смотрел вперед с легкой полуулыбкой; выражение трезвой искушенности, навечно застывшее в глубине его глаз, здесь было почти незаметно. Первые три снимка были практически идентичными, но вот на четвертом ЖБМ поднял руку к голове, приглаживая взлохмаченные ветром волосы: «брегета» на его запястье видно не было, зато в кадр попали красивые запонки. Изображение руки, заснятой в движении, немного размазалось, придавая четвертой картинке динамику, на что в своем сопроводительном письме обращала внимание Домисиль, в то же время указывая, что, по ее мнению, следует остановить выбор на одной из трех первых фотографий. Аврора протянула ЖБМ айпад, чтобы он взглянул на фотографии, но он лишь отрицательно мотнул головой и продолжал созерцать в окно город под дождем. С тех пор как они сели в машину, он не произнес ни слова и лишь смотрел невидящим взглядом на проплывающие мимо перекрестки и застывших возле светофоров пешеходов.

«У меня дочки нет. А у тебя? – У меня есть. – Сколько ей? – Тридцать три. А твоим мальчикам? – Двадцать два и двадцать четыре. – Как время летит…» Вот оно. ЖБМ вновь и вновь прокручивал в голове этот короткий фрагмент их разговора. Именно в нем и заключалось то, что не давало ему покоя. То, чего он не понимал, но что его мозг зафиксировал помимо его воли. Сейчас он мог поклясться, что самое главное было сказано – вернее, не сказано – в краткий промежуток между двумя репликами. В те две секунды, которые отделяли его слова «У меня дочки нет» от его же вопроса Беранжере: «А у тебя?» Что-то в эти две секунды произошло. Или в одну секунду. Что-то неуловимое, наподобие пресловутого двадцать пятого кадра, который попадает прямиком в мозг, минуя зрение. ЖБМ сосредоточился. Надо абстрагироваться от обстановки ресторана, от звука голосов за соседними столиками и звяканья ножей и вилок. Это ему почти удалось. Он вспомнил, что губы Беранжеры как-то странно дрогнули, а взгляд стал более пристальным. ЖБМ чувствовал, что вот-вот поймет, в чем дело, когда картинка наконец встала у него перед глазами. Губы Беранжеры в тот миг тронула почти незаметная насмешливая улыбка, из-за которой изменился и ее взгляд. Он стал анализировать: за все время их краткой встречи оба испытали самые разные чувства – удивление, смущение, сожаление, нежность, пожалуй даже грусть, – но ни намека на иронию. Ирония появилась в глазах и на губах Беранжеры только в ту секунду. Только после того, как он сказал: «У меня нет дочки». Иначе говоря, Беранжера ответила на его слова ироничной улыбкой. Тридцать три года. Если ее дочери сегодня тридцать три года, значит, Беранжера родила ее вскоре после того, как они расстались. Но дата рождения могла быть сдвинута на несколько месяцев. Допустим, сразу после его отъезда она познакомилась с кем-то и забеременела. Тогда откуда эта насмешливая улыбка? Он ведь не сказал ничего смешного. Зато сам собой напрашивался другой вывод. Он сказал, что у него нет дочери. На свете существовал всего один человек, который мог воспринять эти его слова с иронией.