Удивительно, но только сейчас, во время этого разговора я наконец поняла, что люблю этот город. Несмотря на душивший меня камень, несмотря на удаленность от моря, природы и суету, я действительно полюбила столицу Энгерии. Такой, какая она есть.
— Ты любишь все, Шарлотта.
Прежде чем успела возразить, Эрик поднял руку.
— Просто потому, что не умеешь иначе. Мне кажется, ты даже дождь любишь просто за то, что он идет, а снег — за то, что падает тебе на щеки.
— Это плохо? — спросила я.
— Нет. Это не плохо. И я не предлагаю тебе бросить все это сразу. Я просто хотел сказать — когда задал вопрос «где» — что кроме Энгерии ты не бывала ни в одной стране. Так откуда ты знаешь, где твой дом?
На такое я даже не нашлась, что ответить. Именно в эту минуту девушка приблизилась к нам с подносом и на удивление ловко составила на стол кофейник, соусницу, сахарницу и крохотный кувшинчик со сливками, тарелочку с тартом, приборы, чашки и блюдца.
— Приятного аппетита, месье. Мадам, — она снова улыбнулась, и, прижимая поднос к груди, отошла.
Эрик подал мне белоснежную накрахмаленную салфетку, и занялся своей, после чего наполнил мою чашку густым ароматным кофе. Я смотрела за тем, как он добавляет сливки и ванильный соус, и думала о том, что он прав.
Отчасти.
— А ты уже нашел свой дом? — спросила я.
Эрик покачал головой.
— Я слишком много путешествовал, чтобы считать своим домом какое-то одно место.
— Но ведь ты родился в Вэлее?
— Да, и с ней у меня связано слишком много воспоминаний, о которых я хочу забыть. Иньфай — страна, где я обрел другого себя и настоящих друзей, но жить там… нет, пожалуй, я бы этого не хотел. Разве что заглянуть ненадолго, чтобы вспомнить как это было. Маэлония для меня слишком шумная, в Намийе еще больше правил и ограничений, чем в Энгерии. Какое-то время я думал о том, что смогу остаться здесь, но пуританские нравы — это тоже не для меня. От них хочется не то задушиться, не то придушить кого-то.
— Да, — с губ сорвался смешок. — Вам сложно угодить, месье Эльгер.
— Сложно — не то слово, — он усмехнулся и пригубил кофе. — Мне кажется, Вэлея тебе понравится. Особенно Лавуа и побережье. Хочу показать тебе эти места.
— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой, — ложечка в моей руке дрогнула, так и не коснувшись тарта. — Почему?
— Ты больше подходишь полям аламьены и лаванды, Шарлотта, — ответил он. — Гораздо больше, чем пыльному камню. Так что подумай над моими словами.
Наверное, в его словах не было ничего такого, но ложечка все-таки звякнула о край тарелки. Наверное, я ждала других.
Каких?
Будь моей женой, Шарлотта?
— Подумаю, — сказала я.
Лаванда немного горчила, и кофе тоже. Если не обращать на это внимание, их мягкая сладость была потрясающе тонкой, а крем и песочное тесто таяли на языке. Тарт исчезал с моей тарелки непростительно быстро для мисс, на нем я и сосредоточилась.
Стараясь не думать о легкой горечи на сердце.
И о том, каким для меня окажется послевкусие нашего знакомства, если я не захочу уезжать.
Глава 9
— Ты научишь меня делать магические огоньки?
— Что?
— Магические огоньки, — повторила я. — ну, как тот, который нужно было сжимать в руке, если мне что-то не понравится?
Эрик поперхнулся кофе. Вообще-то сейчас он восседал в кресле, с блюдцем и чашкой, и это единственное, что выбивалось из образа строгого учителя. В остальном он себе не изменял: темные одежды, запечатанные под горло, и тяжелый, сосредоточенный взгляд. Таким он становился всякий раз, когда мы практиковались с магией (Эрик следил за каждым моим движением с таким видом, словно я могла по меньшей мере разрушить мир).
Вот и сейчас передо мной на столе в горшке стояло несчастное растение. Несчастное, потому что оно увяло и единственный цепляющийся за жизнь листочек уже начинал желтеть. Откуда Эрик его притащил, я не имела ни малейшего понятия. Оставалось только надеяться, что цветок не специально приморили ради моего первого экзамена. По крайней мере, Эрик назвал это именно так. За две недели обучения (не считая дней до ночи нашего примирения) мне впервые предстояло нечто столь ответственное.
— Не отвлекайся, Шарлотта, — напомнил он. — Магические огоньки не имеют никакого отношения к тому, что тебе нужно сделать. Хотя вообще-то это называется сигнальная сфера.
— Как?
— Сигнальная сфера. Приступай.
У меня слегка вспотели ладони.
Да, одно дело — случайно оживить букет срезанных роз, совсем другое — то, что отчаянно пытается выжить, с крохотными корешками в пересохшей земле. При мыслях об этом глаза подозрительно защипало, и я поспешно сосредоточилась на текущей внутри меня силе. Все-таки это оказалось удивительно: чем больше она раскрывалась, тем ярче я чувствовала окружающий меня мир.
Растения, птиц, животных… мисс Дженни, например, которая сгрызла ботинки Эрика и разодрала его подушку. Когда она собралась сделать ему пакость в третий раз, я это почувствовала и успела предотвратить. Вытащила ее из ящика комода за пару секунд до пакости. Все потому, что кошачье недовольство отпечаталось внутри меня и заставило оторваться от картины.
Да, я снова писала, в свободное от работы и занятий магией время. Снова поймала этот порыв, когда бежишь в мастерскую, чтобы творить, даже если глаза уже слипаются. Мастерская, кстати, у нас была одна на двоих, и мне отчаянно нравилось изредка бросать взгляд над своим мольбертом, чтобы увидеть, как пишет Эрик. Я ни словом не обмолвилась о том, что он восстанавливает для меня «Девушку» (и он тоже, к счастью: должно быть, посчитал, что ткань с мольберта съехала сама).
Так мы и писали.
Он — ее, а я… а я образ, который не давал мне покоя.
Временами я чувствовала на себе его взгляд, и тогда мне хотелось улыбаться. Мне вообще в последнее время хотелось то улыбаться, то плакать, но Эрик сказал, что это нормально. Раскрытие магии, особенно магии жизни, влечет за собой пробуждение самых глубинных чувств, поэтому такие смены настроения — в порядке вещей.
Глубоко вздохнула и сосредоточилась на цветке.
Тоненький сухой стебелек торчал из земли, и я прикрыла глаза, чтобы почувствовать в груди согревающую искорку. Эта искорка разгоралась, становясь уютным теплом, какое обычно чувствуешь, сидя у камина. Я помнила, что Эрик рассказывал про безопасность, поэтому в кончики пальцев направила самую малость. Ровно столько, сколько, как мне казалось, нужно для спасения несчастного цветка.
Приоткрыла глаза, глядя, как с рук сорвалось серебристое сияние. Мягко окутало цветок, вплетаясь в живой листочек, перетекая по стеблю к корням. Я смотрела, как зелень снова набирает краску, возвращаясь в растение жизненной силой, как сморщенная кожица разглаживается, и в стебелек тоже возвращаются краски. Медленно, и я решила немного добавить силы, снова направляя в пальцы тепло.