Да, разумеется дело лишь в этом, и ни в чем больше.
— Нет.
— Это видоизмененная история Виттории дель Поззо, женщины, в которую влюбился один из правителей Лации.
— Вы сожгли мою программку. — Я незаметно отодвинулась чуть подальше, небрежно поставив руку на подлокотник и подперев подбородок. — А теперь решили сами мне все пересказать?
— Я не рассказываю. Просто подогреваю интерес. — Орман подался ближе и коснулся моего плеча. — Чтобы ты немного расслабилась. Мы в театре, а не на занятиях.
От скольжения перчатки по обнаженной коже по телу прошла дрожь: я вдруг вспомнила, как горячие ладони касались рук, стягивая с меня нижнее платье. Пусть даже это было давно, пусть даже этого не было, потому что оно было во сне… Ну да, я определенно расслабилась.
— Давайте лучше смотреть, — убрала его руку и целиком сосредоточилась на происходящем на сцене.
Ну, если можно так выразиться.
Девушка как раз готовилась к первой ночи с мужчиной, разрушившим ее жизнь, и заметно волновалась, натягивая тонкие чулки под почти прозрачную сорочку. В зале стояла такая тишина, что слышен был шелест шелков и кружева, скользящих по атласной коже.
На миг даже перед глазами потемнело от бесстыдной откровенности происходящего.
Бесстыдной, но… красивой. Я не могла этого не признать. Точно так же, как не могла не признать, что такого белья у меня никогда не было. В мои панталоны можно завернуться, как в паруса, а в нижнее платье еще раза четыре, не меньше.
Интересно, Камилла тоже надевает для него такое… порочное белье?
Почти наверняка. Не только белье, но и позволяет ему делать с собой все, что ему нравится. Если она владеет таким делом, то наверняка искушена в любви и уж совершенно точно не стесняется, когда веревки стягивают ее тело. Наверняка бесстыдно раскрывается и подается навстречу его пальцам, или… плети.
Я мысленно влепила себе пощечину, но помогло смутно.
Какая она, Камилла де Кри?
Воображение рисовало зрелую женщину, роскошную женщину — такую, как ее светлость, герцогиня де Мортен. Возможно, не такую утонченную, но…
Чтоб у нее на носу бородавка вскочила!
У Камиллы, разумеется, ее светлость тут ни при чем.
Представила, как Орман стягивает с нее платье, как его руки небрежной лаской скользят по покатым, красивым плечам, и внутри все перевернулось. Горячая волна прокатилась по телу, заставляя пальцы сжаться на подлокотниках, резной узор до боли впился в ладони.
Всевидящий!
Неужели я на самом деле ревную?
Эта мысль ошеломила и оглушила настолько, что я замерла. Даже упустила момент, когда над сценой пошло затемнение: мужчина как раз рванул с плеч девушки полупрозрачный занавес сорочки, обнажая ложбинку между грудей, и припал к ней губами. На этом в зале вспыхнул свет, а занавес сомкнулся, отрезая любовников от нас.
— Интригует, правда?
— Нет! — выпалила я. — Это ужасно! Она сейчас потеряет девственность с мужчиной, который убил ее отца.
Орман приподнял брови.
— Не так давно ты говорила иное.
— Я была не в себе.
— Определенно, — заметил он. — Ты и сейчас не в себе, Шарлотта. У тебя глаза, как чайные чашки.
— Пойдемте лучше пройдемся. — Я вскочила. Слишком прытко для благовоспитанной мисс. — Посмотрим театр.
— Признаться, не ожидал, что ты вообще это предложишь…
В отличие от меня, Орман поднялся медленно, как готовый в любой момент напасть хищник. Миг — и удерживающий портьеры бенуара шнур развязался, отрезая нас от зала и запечатывая внутри.
— Признаться, не ожидал, что я это скажу, но мы никуда не пойдем, Шарлотта. — Он шагнул ко мне вплотную.
— Что вы имеете в виду?
— Пока ты не расскажешь, что с тобой происходит.
Всевидящий, Всевидящий, Всевидящий!
— Ничего со мной не происходит, — я осторожно попятилась. Пятиться было особо некуда, за спиной начиналась стена.
— Неужели? Ты сегодня весь вечер сама не своя. — Он шагнул ближе, оказавшись со мной лицом к лицу. — Что тебя волнует, Шарлотта?
Он оперся ладонями по обе стороны от меня, так близко, непростительно близко, что мне стало нечем дышать.
— Вы… меня волнуете вы! — выпалила я.
Ну молодец, Шарлотта. Ничего умнее не придумала?
— Я? — Лицо Ормана стало удивительно светлым даже под маской.
— Я имела в виду… несмотря на маски, это мой первый выход в театр. И вообще все это… очень волнительно.
— Тогда волнуйся, но только самую малость, — Орман подался ко мне, обжигая щеку кончиками пальцев. — Ровно настолько, чтобы краснеть, как это сейчас делаешь ты.
Я краснею? Я? Краснею?
— Это от духоты. Здесь… очень жарко?
— Ты меня спрашиваешь?
— Вас я?
— Гм. — Он окинул меня пристальным взглядом. — До начала второго акта у нас есть еще более получаса. Как ты смотришь на то, чтобы заглянуть в буфет?
В буфете наверняка будет проще, чем с ним наедине, поэтому я кивнула. Позволила ему отодвинуть полог и облегченно вздохнула, оказавшись в царстве картин в позолоченных рамах и рожков светильников. В коридоре, ведущему к бенуарам, народу было немного, поэтому мы спокойно прошли к лестнице, уводящей наверх. Моя рука лежала поверх его, и это смотрелось так правильно, словно так было всегда.
Всегда.
Странное слово. Орман считает, что никогда — это слишком долго. Тогда что он скажет об этом?
— Ты смотришь так, Шарлотта, словно хочешь что-то спросить.
— Нет, просто задумалась.
— Как у тебя получается всегда выглядеть так соблазнительно?
Вопреки моей воле к щекам снова прилила краска.
— Как вам удается приплести соблазнение даже к самым невинным ситуациям?
— Потому что невинность соблазнительнее всего, Шарлотта.
Орман чуть подался ко мне, еще чуть — и это будет непристойно.
Запах сандала, запах нашего с ним знакомства и его близость. Что может быть опаснее?
Пальцы в перчатке скользнули по моему обнаженному запястью, и я вздрогнула.
— Месье Орман, мне напомнить о том, что мы в театре?
И что мы по-прежнему притягиваем взгляды.
— Ты только и делаешь, что об этом напоминаешь.
— Потому что кто-то постоянно об этом забывает.
Я вздернула подбородок и сделала вид, что меня вообще не волнует происходящее. Между тем как мы, к счастью, уже добрались до буфета. Огромный, заполненный аппетитными запахами, голосами и шелестом платьев, он занимал просторную залу. Золотисто-кремовое убранство, лепнина под потолками и несколько сияющих люстр. Последние отражались в паркете, рассыпали свет над столиками, за которыми уже устраивались гости. Зеркальные панели-ромбы за спинами официантов отражали залу.