— Сейчас я сниму платок, — негромко произнес он. — Закрой глаза, Шарлотта.
Подчинилась, подхватывая новый сильный удар сердца на выдохе.
— Можешь говорить.
— Зачем… — голос не слушался, поэтому вышел сдавленный, низкий шепот. Такой низкий и гортанный, что рядом раздался судорожный вздох Эрика. Дождавшись, пока я смогу произнести что-то осмысленно, все-таки приоткрыла глаза и спросила: — Зачем?
— Говорить? — его жадный сумасшедший взгляд ударил в напряженное, растянутое по покрывалу тело острее любого прикосновения.
— Нет… платок…
Кажется, говорить нормально я так и не научилась, и неудивительно: когда все внутри горит, это очень сложно.
— Хочу тебе кое-что показать.
Пространство над кроватью полыхнуло изумрудными искрами, разорвалось, и в следующий миг я увидела себя в зеркале. Себя или не себя: на кровати лежала белоснежная бабочка. Покрывающий мое тело узор едва уловимо мерцал, от вытянутых рук на темном атласе раскрывались шоколадные крылья.
Шоколад оказался белым.
Об этом мне подумалось как-то отстраненно, сквозь дурман раскаленной нити чувственного напряжения.
А еще я не выглядела обнаженной. Искусный рисунок напоминал тонкие одежды, под которыми взгляд притягивали только пламя расплескавшихся по покрывалу волос и… огненный треугольник между ног.
Содрогнувшись от странного дикого чувства, замерла, глядя в свои шальные глаза.
Шальные и такие светлые, какими они не были никогда.
— Что… это? — хрипло спросила я.
— Магия жизни дает о себе знать таким образом.
Прежде чем я успела ответить, он рывком наклонился ко мне, выпивая тихий гортанный стон, родившийся во мне отдельно от меня самой.
— Сладкая, — рваным голосом Ормана произнес Эрик, оторвавшись от моих губ. — Девочка… моя.
Горячее дыхание скользнуло по моей груди и ниже.
Я смотрела в шальные глаза своему отражению, а потом перевела взгляд на Эрика.
Который повторял поцелуями мерцающий узор, обтекающий полушарие груди, спускающийся на живот. Узор, созданный им, в который вплеталась моя магия, и все это сейчас отражалось в «висящем над нами» зеркале.
Бессовестная возбуждающая картина, от которой я не могла оторваться.
Не могла оторваться, даже когда подхватив меня под ягодицы, он широко развел мои бедра. Коснулся губами чувствительного, пульсирующего бугорка, и внутри все болезненно-сладко сжалось. Низ живота пронзило, так остро и сильно, что выдох сорвался на крик.
Я выгнулась дугой, перед глазами полыхнула темнота, которая тут же расцвела тысячей золотых искр, осыпающихся на меня, прокатывающихся по телу теплом и волнами ни с чем не сравнимого удовольствия. Я вздрагивала снова и снова, подхваченная его отголосками, затихающей пульсацией, рождающейся в самой чувствительной точке, которую все еще обжигали его губы.
Прежде чем я успела это осознать, он мягко опустил мои бедра на покрывало.
— Сладкая, — повторил еще более хрипло, проводя языком между чувствительных складок.
Я дернулась, и крылья на покрывале шевельнулись, словно пытаясь обнять целующего меня мужчину.
Мужчину, который запретил мне двигаться.
Искры медленно гасли, в ладони вместо крохотной упругой сферы чувствовалась пустота. Легкая, как я сама.
Только сейчас осознала, что все-таки раздавила магический шарик.
Приподнявшись на руках, Эрик потянулся ко мне новым поцелуем, когда в его глазах вспыхнуло золото. Мгновением позже отравленное растекающимися прожилками пугающей глубинной тьмы.
С шипением захлопнулось пространство, отрезая от нас зеркало, а Эрик отпрянул так стремительно, что я не успела вздохнуть. В мастерской стало холодно, даже магические светильники чуть померкли, и этот зловещий полумрак заставил меня вспомнить тесное пространство кареты. Когда мы возвращались домой из полицейского участка, и бледность заливала лицо Эрика. Когда он открыл глаза, а в них плескалось раскаленное золото, запечатанное в жутковатом черном ободке.
Так же, как сейчас.
В минуту, когда наши взгляды встретились, пространство разошлось снова.
— Эрик, нет! — крикнула я.
Взвилась с постели, оставляя крылья за спиной, но он уже шагнул в искрящийся ядовитой зеленью разрыв, который тут же сомкнулся, спаивая края невидимой раны.
Воцарившаяся после его ухода тишина звенящим эхом рассыпалась по мастерской. Не в силах поверить в то, что произошло, растерянно огляделась. Магические светильники по-прежнему парили под потолком, таяли в воздухе искорки магии.
Точно так же таяли отголоски его присутствия: каким-то образом я чувствовала, что Эрика нет не только в мастерской. Его нет в этом доме.
Подавив желание обхватить себя руками, зацепилась взглядом сначала за лежащую на полу одежду, потом — за халат, сложенный в изножье кушетки. Подхватила, завернулась в него, плотно стягивая полы. Тонкий аромат аламьены, не возбуждающе-пьяный, густой, а легкий, согретый солнцем и подхваченный ветром в шумящих травах, заставил вздрогнуть. Присмотревшись к узору, поняла, что это тот самый халат, в котором я поднималась сюда, чтобы позировать в последний раз.
Он что, лежал тут все это время?
Зачем?
Накрытый полотном мольберт неподвижно застыл в углу.
Подчиняясь какому-то странному чувству, шагнула к нему и потянула за край ткани. Она поехала вниз, дюйм за дюймом открывая мне картину, но не ту, что я готова была увидеть.
Вместо оплетенной веревками меня взгляду представилась темно-серая, как выжженная земля под ненастным небом, половина картины «Девушки в цепях». Написанная с такой точностью, что я сама не отличила бы ее от оригинала, если бы она была закончена.
Несколько мгновений я смотрела на нее, не в силах отвести взгляд, пытаясь справиться с комом в горле, а потом опрометью бросилась к двери. По коридору, сквозь вспышки светильников-артефактов. Перепрыгивая через ступеньки, цепляясь за перила, чтобы не улететь вниз, вылетела в холл. Воздуха не хватало, но я все же пролетела до самой двери, заколотила кулаками по артефакту вызова.
Тхай-Лао появился спустя пару минут, окинул меня с головы до пят своим ничего не выражающим взглядом. Запоздало мелькнула мысль, что я стою перед ним в халате, босая и простоволосая, но я от нее отмахнулась.
— Куда мог пойти Эрик?! — выдохнула я.
— Не имею ни малейшего представления, мисс Руа.
Он даже в лице не изменился: ни дать ни взять, иньфайский болванчик. Разве что голова туда-сюда не мотается и улыбки нет.
— Послушайте, — я сложила руки на груди. — Ему сейчас очень нужна я. Где бы он ни был… вы должны мне помочь. Пожалуйста!