– О ком прикажете доложить, госпожа?
– Скажи, что верховная боярыня княгини Софьи Анна Рикарди пришла проведать итальянских гостей.
Женщина с еще большим почтением поклонилась и с неожиданной легкостью взлетела по высокой лестнице на крыльцо с искусно вырезанными из дерева витыми колоннами. Мужчина за ней следовать не стал, поклонился в свою очередь и удалился. Пока докладывали о ее визите, Анна с интересом огляделась. Внутренний двор был мощен досками и чисто выметен, никаких следов ни бурьяна, ни птицы, путавшейся под ногами, не было. Дворовые постройки были хорошо организованы, а не разбросаны как попало, как это водилось по обыкновению в большинстве дворянских или более богатых боярских дворов. Клети для припасов располагались по левую сторону от дома, конюшня по правую, а коровник и птичник были убраны на задний двор. Сам дом был двухэтажным, украшенным богатой резьбой, с окнами из венецианского стекла и высокой крышей. Не привыкшая к такой аккуратности Анна порадовалась за итальянцев. Хозяева были людьми богатыми и рачительными. Внутри дома была также чисто, как и снаружи. Пол был устелен цветными коврами. Двери были дубовыми с изящной резьбой. Стены покрыты богато вышитыми покрывалами. Ну что ж, за итальянцев она могла не переживать. Варвара оставила Анну со служанкой в трапезной. Впрочем, хозяева долго себя ждать не заставили. Лыков прибыл сразу же, не заставляя гостий ждать больше положенного. За ним еле поспевала его жена Прасковья Игнатьевна – ширококостная женщина лет сорока, с густо, по московской моде подведенными бровями и неумело нарумяненными щеками. На ней была парадная шелковая рубаха и два платья, одно шерстяное, другой парчовое. Явно старалась, но результат оставлял желать лучшего. Московской модницей жена Лыкова не была, в миру появлялась редко и больше всего была озабочена судьбой единственного сына, в котором души не чаяла. Лыков же старался всячески быть на виду, благо дело сравнительно недавно заработанное состояние позволяло. Своим столом заправлял ловко, умел так дело справить, что и купцам подати были под силу, и царская казна пополнялась, ну и про собственный карман не забывал. Всеми этими сведениями Анну снабдила вездесущая Василиса.
Пока Анна вежливо поддерживала обязательный в этих случаях обмен учтивостями, Василиса исчезла. Маленькая служанка прекрасно знала свою часть задачи: разговорить дворню, попытаться войти в доверие к стряпухе, истопнику, конюху, ключнице и прочим важным людям, которым жизнь поместья зачастую была известна лучше хозяев. И кто, как не Василиса, обладал счастливой способностью налаживать мосты и обретать связи в рекордно короткие сроки в любом месте и с любыми людьми. Наконец, пришло время отвести верховную боярыню к братьям Альбинони. Разместили итальянцев в тереме, располагавшемся в верхней части боярских хором. Сначала ее провели по просторным и теплым сеням, связывавшими терем с остальной частью дома. Потом она уже одна поднялась по дубовой лестнице с богатой резьбой и постучала в дверь. Итальянцы, предупрежденные слугами, уже ждали гостью.
– Проходите, боярыня Анна, – учтиво пригласил ее Луиджи, старший из братьев, и вежливо поклонился.
Анна уже встречала братьев во дворце, но первый раз ей представилась возможность увидеть соотечественников за работой. Она с интересом огляделась. Взгляд сам собой остановился на рисунке, развернутом на огромном обеденном столе рядом с небрежно свернутыми свитками. Снедаемая любопытством, она сократила обмен учтивостями, второпях расспросила братьев, довольны ли они жизнью у Лыковых, и попросила разрешения рассмотреть проект повнимательнее. Пухленький Луиджи только улыбнулся в ответ на такое неофициальное поведение Верховной боярыни и провел молодую женщину к столу.
Анна взглянула на рисунок и потрясенная замерла. Церковь была небольшая, но все ее части находились в такой гармонии, что, казалось, были нарисованы нечеловеческой рукой. Высокий расписной шатер дополнял картину. Ничего подобного она ни разу в жизни не видела. Талантом архитектора старший Альбинони сплел воедино и восточную узорчатость, и изысканность простого белого камня, и радостную песню позолоты.
– Разве возможно все это выстроить? – изумилась она.
– Лоренцо все рассчитал. А я привык полагаться на моего брата как на самого себя, – уверенно ответил Луиджи, развертывая перед боярыней густо испещренные странными формулами свитки, а Лоренцо, скрестив на груди руки, спокойно наблюдал за сценой, время от времени вставляя небольшие замечания. Голос Луиджи был хрипловатым и словно немного надтреснутым. Лоренцо же щебетал маленькой птичкой. Да и внешне походил на птицу: маленький, с остреньким, словно всегда готовым клюнуть, носиком, таким же остреньким безбородым подбородком и маленьким ротиком. Старший же брат был более степенным, неторопливым, говорил размеренно, складывая пухлые, почти женские ручки на кругленьком животе. И в который раз Анна изумилась таланту братьев Альбинони. Если один был артистом, то другой – настоящим ученым и изобретателем.
Теперь верховная боярыня лучше понимала значение, которое придавала Софья деятельности двух итальянцев. Если проект воплотится в жизнь, то Москва единственная в мире будет обладать невиданным сокровищем. Во всяком случае, ничего подобного она никогда не видела. Гармония, простота и изящество форм стали самим воплощением молитвы, вознесенной к небу, словно все надежды неприкаянной человеческой души воплотились в едином порыве архитектурного гения Луиджи Альбинони.
– Это настоящее чудо!
Искреннее восхищение Анны доставляло видимое удовольствие Луиджи. Он волновался, словно ученик перед учителем, описывая внутреннее и внешнее убранство и в конце добавил:
– Это храм Богородицы. У нас с братом особенное отношение к Пресвятой Деве. Для нас она стала настоящим светом, покровительницей и заступницей! Я всю жизнь мечтал построить посвященный ей храм, и вот, благодаря вашей княгине, наконец, моя мечта исполнится… – тут голос его дрогнул, и он заморгал часто-часто, безуспешно пытаясь скрыть набежавшие слезы. И словно спала маска степенности и неторопливости, которая скрывала истинные чувства Луиджи Альбинони. Анна перевела взгляд на набухшие и воспаленные от усталости глаза младшего брата и только в этот момент отдала себе отчет, что, несмотря на внешнюю беззаботность, итальянцы работали день и ночь как проклятые, вкладывая весь свой талант и отдавая все силы тому, что было для них настолько важно.
В едином порыве ей захотелось помочь.
– Может быть, я смогу вам найти более подходящее место для работы? Все-таки у Беклемишевых было гораздо более просторно… – и неожиданно для самой себя спросила, – а почему вы решили съехать от Беклемишевых?
– У них все было слишком церемонно, а мы люди непритязательные, больше привыкли к простоте, и здесь нам очень нравится, и дворянин с женой очень стараются, так что не беспокойтесь, боярыня Анна, – с деланной легкостью ответил старший Альбинони, но младший долгим испытывающим взглядом посмотрел на молодую женщину.
Такой ответ показался Анне по меньшей мере странным, и изящество одежды ее соотечественников говорило скорее о противоположном, но продолжать дальше она не стала. Почувствовав внезапную холодность своих соотечественников, боярыня предпочла раскланяться, оставив гостей обживать отведенные им покои. Она развернулась и только в этот момент заметила, что в комнате находится еще кто-то. Высокий худой мужчина с глазами преданной собаки терпеливо стоял в стороне. По всей видимости это и был слуга братьев – Марчелло, с которым Альбинони не расставались ни на миг. Он с обожанием смотрел на своих господ и ждал приказаний.