Ветренное счастье - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Дремова cтр.№ 30

… — Нет, единые водительские удостоверения нужны, это правильно сделали. Вот, к примеру, я шофер с двадцатипятилетним стажем, и у меня, к примеру, имеются две категории, заместо одной, В и С. Так на кой мне таскать с собой кучу бумаг, вот ты мне растолкуй? Сделай в одной две пометки — как хорошо, всё сразу видно, кто и что…

… — А я никак их не различу, какая из них Зита, а какая Гита, они для меня все на одно лицо, — женщина в цветастом платке подтянула узел под подбородком.

— Да что вы! Они же совсем разные! — с горячностью вступилась за поруганную честь индийских кинозвёзд её соседка. — Которая повыше, с родинкой на переносице и такими бровями, — она прижала большие пальцы рук к указательным и провела неправдоподобно длинную линию от носа к самым вискам, — эта Гита. А которая пониже и почернявей — Зита.

— Да они обе чернявые и обе с родинками…

… — Нет, вы всё перепутали: в Инсбруке Сметанина была первой на десяти километрах и в общей эстафете, а на пяти она пришла только второй, — аккуратно сложив газету, молодой человек в клетчатой рубашке покачал головой.

— Да нет же, в пятикилометровой гонке она вообще не принимала участия.

— Ну как же не принимала, вспомните!

… — А мне больше нравится «Ядран». Пусть он самый дорогой, но там югославские вещи, а это же почти капиталистическая страна, не то что ваша Болгария, — дородная женщина в стильном импортном свитерке многозначительно повела бровями. — Вот на прошлой неделе мы с подругой приехали пораньше, заняли очередь у входа в «Ядран» и к обеду сумели отхватить такие обалденные чашки! Красные, с чёрной каймой — шик-блеск!

— А лично мне нравится «София», и нечего её ругать, я специально езжу на Полянку и покупаю в этом магазинчике чудесные летние вещи.

— Да нет, а чего упираться в «Ядран»? Чем хуже чешская «Власта»? Или «Ванда»? А «Польская мода» или «Лейпциг»? Кстати, вы были в «Лейпциге»? Нет? Обязательно съездите, я вам очень советую. На прошлой неделе мужу удалось купить там потрясающую железную дорогу, ну, такую детскую игрушку, знаете? Мы убрали её на антресоли, подарим внуку к Новому году…

… — На французской стороне, на чужой планете

Предстоит учиться мне в университете.

До чего тоскую я…

Бренча металлическими струнами, одна студенческая компания бродила по волне Тухмановской памяти, а другая, разместившись в противоположном конце вагона, с завидным упорством перебирала весь репертуар нашумевшей под Новый год «Иронии судьбы…»

… — На Тихорецкую состав отправится…

Прикрыв глаза, Марья прислонилась головой к трясущейся стенке вагона и прижала к себе дамскую сумочку. До Москвы оставалось ещё минут сорок. Через пыльные разводы оконных стёкол пробивались слабые лучи сентябрьского солнышка. Открывать глаза не хотелось. Хотелось сидеть, погрузившись в полудрёму, и, перепрыгивая с одного на другое, листать странички собственной жизни.

— Дядь Миш, а какая она, Москва? — сделав несколько шагов к столу, Маша уселась на стул и, сняв шпильки, влезла ногами в привычные тапочки.

— Москва-то? Москва — она гордая и очень красивая, такая красивая, что и не расскажешь, — проговорил он и неизвестно отчего глубоко и горестно вздохнул. — Представь, Маняшка, асфальтовые дороги на много-много километров, резные ограды парков и скверов, театры и концертные залы, чугунные дуги мостов и набережных. И огромные дома, такие огромные, что между ними не всегда видно небо.

— А как же звёзды? — потрясённо произнесла Марья. — Неужели в Москве совсем-совсем нет звёзд?

Звёзды… Марья тихо улыбнулась. А ведь и вправду, в Москве совсем нет звёзд. Наверное, там, высоко-высоко, в тёмно-фиолетовых чернилах неба они и есть, но, занятые своими мыслями, спешащие по тротуарам люди никогда не смотрят вверх, предпочитая серебристой канители звёздных кружев растрескавшуюся сетку мостовых. Пытаясь обогнать время, глупые самонадеянные человечки бегут вперёд, пропуская мимо себя вечную красоту дивного покоя, рассыпанную на тёмном бархате небосклона блестящими крупными бусинами…

… — А мои в пятницу открытку на «стенку» получили, два года в очереди стояли, представляете, какая радость? — умильный женский голос донёсся откуда-то из-за спины Марьи и вывел её из задумчивости.

— А на какую вы записывались?

— Не то на «Карину», не то на «Рамону», я точно и не помню, знаю только, что она должна быть высокая, почти под потолок, пятисекционная, и полочки у неё будут на разных уровнях.

— Тогда, наверное, это «Мария»…

Передёрнув плечами, Марья сильнее прижала сумку к коленям и плотнее закрыла глаза. Мария… Мария Николаевна… Как-то незаметно и до обидности обыденно время не глядя отмахнуло больше тридцати лет её жизни и, приставив к имени отчество, добавило в густые пшеничные волосы тонкие пряди ранней седины. Весёлое босоногое детство утонуло в тёмно-карих глазах мальчишки, отнявшего у неё всё и не давшего взамен даже ломаного гроша…

… — Сколько тебе нужно за то, чтобы ты забыла обо мне навсегда? Сколько?!! Говори!!! — перекошенное лицо Кирилла было густо-малиновым, и злые, навыкате, глаза, пересечённые густой сеткой полопавшихся прожилок, смотрели на Марью с яростью и негодованием. — Я не люблю тебя, в состоянии ты это понять или нет?! Я ненавижу тебя! Не-на-ви-жу! — по слогам выплюнул он и, со всей силы сжав кулаки, скрипнул зубами…

— Я не люблю тебя, Марьяша, — боясь, что Марья сумеет не заметить его жалкой правды, Кряжин говорил неторопливо, роняя слова, словно тяжёлые круглые камни. Старательно уничтожая ее недолгое счастье.

Плавясь под горячим солнцем июля, нагретый асфальт пах жжёной резиной; на зелёные листья деревьев ложилась жёсткая бурая пыль, а в замёрзшей душе Марьи ледяным звоном отдавались бессердечные слова родного человека. С наслаждением укладывая их одно к одному, Кряжин вслушивался в них, как в музыку, и, хмелея, чувствовал, как по его жилам все быстрее бежит молодая горячая кровь.

— Это не может быть правдой! — чувствуя, как её трясёт с головы до ног, Марья скрестила руки на груди и зябко передёрнула плечами.

— Но ты согласилась, — будто не слыша её слов, продолжал он. — Тебе было всё равно, что я любил другую, а она любила меня, ты готова была довольствоваться объедками с барского стола. Зачем ты это сделала, зачем, я тебя спрашиваю?

…Внезапно по всему телу Марьи пробежал холодок, и перед её глазами поплыли картины лесов и полей родимых Озерков. Как можно объяснить, за что ты любишь малиновые полосы заката или оглушительно-звонкую трескотню кузнечиков в луговой траве? Разве можно понять и разложить на какие-то составляющие великое чувство любви, огромное, как рыжее полуденное солнце? Знала ли она, что у них с Кириллом никогда ничего не сложится? Конечно знала, знала с самого начала, но иначе просто не могла…

— Москва-пассажирская, конечная, поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны.