Опережая некролог - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ширвиндт cтр.№ 18

Помимо этого, есть вековой протокол вручения высоких наград. Если повезет, награждаемому предлагают сказать несколько ответных слов. И здесь важно удержаться от стандарта. Я, по-моему, удержался и сказал: «Есть вечные стереотипы ответных слов с этой высокой трибуны. Обязательно говорят, что награду собираются разделить с родным коллективом. Но я столько разделил с родным коллективом, что это хочется оставить себе. Кроме того, принято говорить, что награду рассматривают как аванс доверия. Какой аванс после 85 лет? Звучит подозрительно. Я всегда завидую, когда сюда выходят поджарые ребята и без всяких длинных речей произносят: “Служу России!” Я тоже говорю: “Смешу Россию!”»

Недавно мы с Ромой Виктюком получали Международную премию Станиславского. Это хорошая награда, профессиональная. А профессиональная награда всегда дает некоторый стимул. Станиславский, правда, имеет ко мне относительное отношение. Но, очевидно, всех подлинных продолжателей системы уже перебрали и наградили, дошло до нас с Виктюком.

Кроме того, меня избрали старшиной Столичного цеха деятелей культуры. В эту организацию входят несколько тысяч человек и культурных учреждений – от театров и музеев до цирков и парков. То, что мне в 85 лет дали звание старшины, – это перспективно. Так, лет через пятнадцать, я майором стану. На другой день после избрания я был в поликлинике, и медсестра мне сказала: «Я вчера вас по телевизору видела. Поздравляю! Вы же теперь начальник всех московских деятелей культуры». Вот что народ обо мне думает.

Когда мне дали престижную театральную премию «Золотая маска» (не за то, что я сыграл Васю, а вообще – мне как мне), стали звонить корреспонденты с вопросом, как я реагирую на многочисленные награды. И я вспомнил историю с мамой актрисы театра «Современник», много снимавшейся в кино, Леночки Козельковой. Лет сорок назад мама Леночки болела. Диагноз никак не могли поставить. Она лежит в больнице и как-то так угасает. Леночка с трудом покупает синюшных кур, варит для нее бульончик. И вдруг ей где-то достали баночку черной икры. Она бежит к маме, дает ей икру. Мама смотрит и говорит: «Леночка, что, я умираю?» Так вот, мне дают бесконечные призы и звания – что, я умираю?

Иногда прозрения приходят к концу жизни. Леонид Каневский незадолго до своего 80-летия спросил меня, знаю ли я, что такое Мойдодыр. Я сказал, что знаю «Мойдодыра» Чуковского. Он говорит: «Нет, а что такое Мойдодыр, знаешь?» – «Знаю». Он настаивает: «Нет, ты не знаешь. Мойдодыр – это, оказывается, “мой до дыр”!» Он понял это только сейчас. Лучше поздно, чем никогда.

Со мной была похожая история. В юности я не знал, какой театр хороший, а какой плохой, и ходил в Московский театр оперетты, думая, что он самый лучший. Может, тогда так оно и было. Сейчас это не так, потому что нет оперетты. Когда я слышал, как в «Сильве», в кульминации интриги, выходил Эдвин и произносил: «Сильва в Ареску не поедет» – я не мог, в силу того что учился очень плохо, понять, где этот город Ареска находится и куда она, сука, не поедет. И только к концу жизни я выяснил, что Вареску – это ее фамилия, а не адрес ее эмиграции.

Еще со мной случился поэтический казус – где-то на третьем курсе Театрального училища имени Щукина, на предмете «Художественное слово». Один из моих сокурсников читал пушкинского «Анчара». Если помните, там милый молодой человек, превозмогая зной раскаленной пустыни, тащит яд своему владыке, после чего умирает. Меня переполняли социально-гражданская ненависть к царизму и сострадание к несчастному юноше. Единственное, что меня удивляло в Пушкине, откуда он взял такое мужское имя – Рапунок. Удивляло меня долго, пока я не решился спросить об этом исполнителя. Он интеллигентно сказал, что я му…к и не лишне было бы мне почитать литературный источник. Я обиделся, открыл Пушкина, и действительно:

Таким образом выяснилось, что Рапунок – это не имя, а «раб у ног». Но я не сдался, сказал однокурснику, что он сам то, за что он меня принял первоначально, и что у него жуткая дикция и с таким произношением надо не в артисты идти, а таскать яд через пустыню.

Бывает, что-то понимаешь не сразу, но все-таки догадаться можно. Лет сорок назад мы с тем же Каневским снимались в эпохальной картине студии «Арменфильм» «Восточный дантист». По классике армянской драматургии сняли двухсерийный музыкальный фильм. К сожалению, кроме меня, по-моему, его никто не видел. Хотя и я его целиком не видел. Мы снимались под палящим солнцем где-то в горах, в старинном замке с 6 утра – 18 часов подряд, и около 12 ночи нас привозили обратно, в гостиницу «Ереван», самую лучшую тогда. Рестораны в те времена работали максимум до 11 часов вечера. Однажды, по приезде со съемок, голодный, я усталой ручонкой поскребся в дверь ресторана, чтобы меня кто-нибудь из убирающих официанток увидел. Вышла милая армянка, видимо, самая главная там, узнала меня, впустила и сказала: «Я посмотрю, если что осталось». Принесла мне какую-то незамысловатую холодную закуску. Я расслабился, спросил, как ее зовут, и обнаглел до того, что поинтересовался, нет ли чего выпить. Она говорит: «Буфет закрыт». – «Ну, может, где-то осталось?» Она ушла. Через некоторое время возвращается: «Там есть только сливовая». Я говорю: «Дорогая, я ее обожаю». Она на меня с удивлением посмотрела, ушла еще раз и приносит мне графинчик. Я выпиваю. «Это не “Сливовая”», – говорю. Она уверяет: «Сливовая». И тут я догадался, что сливовая – это не из сливы, а слитая из недопитых рюмок. С тех пор я не пью сливовицу.

Еще иногда меня обескураживают скороговорки. Например: «В шалаше шуршит шелками желтый дервиш из Алжира и, жонглируя ножами, штуку кушает инжира». Как можно жонглировать ножами и штуку кушать? Чем эту штуку брать, если у тебя в руках острые ножи? Либо он жонглирует не руками, либо кушает каким-то другим местом.

А у Саши Черного:

Попробуйте высунуть кончик языка. Высунули? Скажите: «Соломончик». Сказали? Что получилось? Вот. Значит, Суламифь была шепелявой.

Русский язык настолько шикарен, что что им ни напиши, тут же возникает двойной смысл и крамольный подтекст. Вот, например, пресловутая «гражданская позиция». Позиция – это в общем-то поза, а если она поза, то гражданская позиция – это какая-то конституционная Камасутра. Аналогичный казус с «гражданской платформой». Я лично видел из окна вагона название занюханной железнодорожной станции «Платформа “Гражданская”».

Ветшающие догмы нужно употреблять с осторожностью. Например, «смелость города берет». Эту сентенцию пора официально, на уровне думской законодательности, переговорить в «трусость города берет». Потому что мудрость трусости предполагает сомнение в том, стоило ли вообще этот город брать.