Смутьян-царевич - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Крупин cтр.№ 48

Население маленькой крепости, все сбившееся на пятачке от ворот до ближних тесных построек, замерло завороженно.

— На березу собаку! — радостно захохотали стрельцы, приволокшие боярина.

— Так, так, батюшка, всю муку с государевой житницы в свой овин переместил! На своем подворье с утра до ночи нас, боярских детей, напрягает! — поддержали их несколько злобных голов из толпы, но основной народ продолжал с удовольствием созерцать государя, весь хороший и вялый.

Воевода Лодыгин уже обратил к небу бороду, повисал на руках палачей, постепенно светлея.

— Вы подумайте, православные, — пошел в толпу Дмитрий, — ну что видел Лодыгин в Боярской думе Кремля, — воровство окаянного Борьки, из моей слабой детской ручонки укравшего детство и трон! Что ж мог лучшего сделать боярин Лодыгин, если царь вел себя как разбойник? Лодыгин решил: чем важнее сановник, тем крупнее хищения должен он брать на себя. Но когда над Лодыгиным встанет законный, естественный царь, воевода сам станет законником! Может быть, уже стал?! — развернулся царевич в толпе и бегом побежал к воеводе. — Ну, Лодыгин? Раскаялся ты? Народ ждет!

Боярин с неохотой опускался из горнего мира на землю, — лицо вновь потемнело, стало слабым, пустым.

— Отпусти покаянию… Не признал, каюсь… Здравствуй, Дмитрий Иванович, — полушептал он, сбиваясь. Заработавшее не в лад, размашисто сердце не давало ему выговорить.

— Не передо мной, Лодыгин, перед русским народом покайся!

— Прости… русский народ… — забубнил воевода, зябко зыркая по сторонам, но от последних рядов уже шла, вырастала, добрела густая звуковая волна:

— Хрен ли в нем?! Пусть еще поживет! — Волна была дружественно-теплой, прозрачной.

— Государь православный не сердится, что же мы барчука замытарили? Теперь портки ему не отстираем, бабы! — волна была ласковой, женственной.

— Пошто казнить? Неуж мы с Дмитрием Иванычем вошь-воеводишку на место не приберем? — Волна дивилась собственной мощи и благонамеренности.

Лодыгин, еще сомневаясь в спасении, широко разинутым ртом озирал людей, которых прежде он тихо презирал, обворовывая, и которых теперь будет ненавидеть за величие духа, простившего зло.

— Что, железный сенатор, чей народ ближе к Богу? — пошутил Дмитрий, снова садясь в мягкий экипаж рядом с Мнишком. — На каком польском сейме ты припомнишь подобное единодушие?

На другой день авангард Белешко и Борши подступил к южным воротам укреплений Чернигова. Ворота как по волшебству растворились, и выборные старейшины посада протянули бойцам на ржаном каравае в муравленой баночке соль.

Одуревая от торжествующих кликов, вступили всадники в древнее славянское городище. Домонгольские и новые храмы охлаждали свинцовыми кровлями полыхание октябрьских садов, трепетавших от ветра, летящего из-за Десны, из-за плотных дремучих дубрав с соловьями-разбойниками; вытоптанные тропы-улицы города уже застилали деревянными сходнями, опасаясь грядущей распутицы.

Ротмистр Борша, протянув руку к перевалившейся через забор яркой ветви, сорвал подобное кулаку Самуэля Зборовского позднее яблоко.

— Что за сорт? Штрюцель? — спросил он выборного мужика, шедшего рядом.

— Сам ты штрюцель. Налив, — отвечал выборный и, махнув рукой в сторону горки, увенчанной Спасским собором, напомнил: — Воевода князь Татев Иван со стрельцами там заперся в старом кремле. Не забудьте, смотрите, у нас его.

— Ротмистр, гетман, слыхали? — прикрикнул Бучинский, всюду бравший теперь роль наместника Дмитрия во вновь осваиваемых областях. — В ритме польки очистите замок!

Ротмистр Борша козырнул, Белешко свистнул, тряхнув бунчуком, и веселая лава, подняв плотное облако пыли, понеслась и исчезла в клубах яблоневых разгоравшихся рощ.

Ян Бучинский зашел на торговую площадь против Пятницкой церковки. Следовало позаботиться о снабжении воинства необходимым. Ряды чесаного русского льна, трепаной конопли, дегтя и еловой серы наместник миновал, едва всматриваясь. Долго нюхал говяжье соленое мясо, удивляясь, какой худосочный базар.

— Разве ноне базар? — подтвердил купец, сидевший на бочке с треской. — В лихолетье морскую рыбешку сквозь всю Русь вез с Архангельска прямо на юг. А теперь и здесь народ обнищал — не берет семгу, хоть треской его по лбу бей, не берет, разоритель-бедняга.

— Вестимо, как не нищать, — отозвался сосед купца, охотник, сидевший с местной пушниной, — Годунов довел Русь до июльских морозов, теперь в счет наших теплых украин ей на рваный зипун латки шьет! Худым ртом хлеб черниговский тянет! Покупай, лях, меха, — обратился он к Яну, — зимой будет «та-та» на Руси.

— И почем твои кошки? — поинтересовался Бучинский.

— Кошек нет. Песцы — по пять алтын за хвост. Куницы — ефимок серебряный. Два рубля — бобр черненый. Соболь — рубль за пяток, глянь на соболя — с глазками и коготками — так московские барыни носят.

Бучинский начал обкладываться ценными шкурками, продевая их под портупею. Своим жолнерам он также мигнул, чтоб забирали у купчины треску и соленую семгу.

— Треска — семь гривен за бочку! — суетился обрадованный делец. — Но семга, не взыщите, служивые, по четыре рублика, перемыта, повялена. В кадке, гляди, сколько рыбин крутых!..

— Ишь ты, годовое жалованье казака, — усмехались солдаты. Бучинский, вытянув из-за пазухи связку долговых вексельных заготовок и сухой карандашик, сложил-вычел, сломав карандаш, расчеркнулся и протянул купцам вексель. Те изумленно смотрели на новые деньги.

— Подойдете в Москве — разочтемся, — объяснил Ян и двинулся по рядам дальше.

— Лях вельможный! — возопили очнувшиеся продавцы. — Медью, оловом хоть расплатись, не пускай с сумой по миру, Польша!

Торговец рыбой, зацепившись за обруч бочонка, тянул его у жолнера назад. Пока у солдата были заняты руки, охотник сорвал с него каску и хлестнул ею Яна Бучинского по голове. Наместник полетел, круша разный товар, под какой-то прилавок.

В тот же миг небосвод над Черниговом лопнул. Обжигающий пороховой ветер дунул от гребня детинца ^[96], и вслед за тем раздался радостный свист, ровный, умильно-протяжный. Свист усиливался, тупел, ускоряясь, словно тот, кто свистел, враз выдыхал весь необъятными легкими собранный воздух, и вдруг черная молния тяжко ударила в опущенную наземь торгующимися кадушку. Белый взрыв разметал, опрокинул ряды; семги, белки, растрепанные осетры и песцы полетели куда-то все вместе над Пятницкой церковью.

С горы во весь дух скакали и пехом бежали жолнеры и казаки. Белешко и Борша, несомые общим потоком, хлестали вокруг себя плетками, но не могли унять бегство.

— Мышеловка! — повторяли иные, у которых одна душа ушла в пятки, оставив мысли дрожать в голове. — Нас нарочно впустили посадские! Подвели под прицельный огонь! Бей мещан!