Странники терпенья - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Алеников cтр.№ 15

– Саке надо пить только подогретым! – улыбнулся Андрей. – И нагревают его в таких специальных кувшинчиках. Они называются токкури. Раз уж мы едим японскую еду, то не будем нарушать традиций! Тем более что японцы, как никакой другой народ, на мой взгляд, всегда понимали вкус жизни. Я бы даже сказал, особый вкус. У японцев вообще культ еды. Это, между прочим, единственный народ на Земле, где самоубийцы разрезают себе живот. Харакири, вы в курсе?

Она кивнула. Внимательно следила за его артикуляцией, считывая слова.

– Хара – это живот. Кири – резать. Вся жизнь у японцев сосредоточена в животе, отсюда и такой необычный способ самоубийства. У них, впрочем, и к смерти особое отношение. Одно из моих любимых стихотворений – хокку, то есть трёхстишие, звучит так:

Это написал Басё, знаменитый японский поэт семнадцатого века. По-моему, потрясающе! По мне, так это просто шедевр. А как тебе эти стихи? Ты их поняла?

Марина пожала плечами, скорей по привычке.

– Это что означает твой жест? – спросил Андрей.

Она вынула телефон, быстро нажимая на буквы алфавита на дисплее, написала:

«ЭТО КРАСИВО, НО ГРУСТНО».

– Ты права, – согласился он. – Парадокс нашей жизни, ничего не поделаешь. Красота и грусть взаимосвязаны. Но настоящая красота жизни именно в её непредсказуемости. И Басё очень тонко это выразил. Он работал над этим стихотворением много лет.

Марина удивлённо подняла брови – много лет? Она не ослышалась?

– Да, много лет, – подтвердил Андрей. – Не помню, сколько точно, но стопроцентно больше десяти. Пятнадцать или семнадцать. Ведь только кажется, что это всего три строчки. Мы, к сожалению, в силу нашего европейского воспитания не в состоянии постичь всю глубину японской поэзии. Мы воспринимаем только маленькую часть этого айсберга, ту, которая находится над водой. Так же, как и с фотографией, помнишь? А всё остальное от нас скрыто. Дело в том, что хокку – это на самом деле удивительное сочетание трёх разных искусств. Первое из них – это поэзия, то, что мы более-менее в состоянии воспринять. То есть некая эмоция, изящно выраженная в словесной форме. К тому же поэт ограничен. В зависимости от времени года, когда пишется хокку, он может использовать только те или иные слова.

Марина снова удивлённо посмотрела на него – как это?

– Представь себе! Хокку – это целая культура. Есть хокку женские и мужские, где опять же можно употреблять только определённые слова. Хокку начали слагать в XVI веке, когда буддизм был в расцвете. А целью буддизма, как известно, считается некое озарение, сатори. Так что хокку связано с чувством просветления. Поэтому написать хокку на заказ невозможно, оно рождается само, под действием какого-то чувства. Ты понимаешь, о чём я?

Марина неуверенно кивнула. Потом махнула рукой – ну же, продолжайте!

Андрей понял её жест:

– Хорошо, поехали дальше. Итак, поэзия – это первое, из чего состоит хокку. Второе – это музыка. Когда стихотворение произносится, то сочетание звуков должно быть таким, чтобы они складывались в некую музыкальную фразу. – Он внезапно осекся. Внимательно посмотрел на Марину: – Ты этого не можешь понять, так как не можешь услышать. Извини. Я, впрочем, и сам это понимаю с трудом. Но есть ещё третье искусство, тоже для нас почти недостижимое, так как у нас такой традиции никогда не было. Это каллиграфия. Каждое такое стихотворение надо записать особыми иероглифами, которые должны выглядеть так изящно, чтобы их можно было повесить на стенку и любоваться. Выразить суть хокку несколькими штрихами кисточки на рисовой бумаге. И вот теперь представь себе, насколько сложно соединить три искусства вместе, найти это оптимальное, невероятное сочетание. Тут не то что полтора десятка лет, тут всю жизнь можно проработать. Прости, я тебя заговорил. Давай наконец выпьем! Возьми пиалу. Она называется сакадзуки. Саке надо разливать только на весу. Это японская традиция.

Марина взяла в руку маленькую пиалу, протянула Андрею.

Он налил туда немного подогретого саке из токкури. Потом так же, на весу, наполнил свою сакадзуки:

– За нас с тобой! За нашу дружбу!

Марина улыбнулась, кивнула.

Её необычайно трогала и горячность, с которой он говорил с ней, и его нескрываемое желание устроить ей праздник.

Они чокнулись, выпили.

В груди разлилась приятная теплота, слегка закружилась голова.

– Нравится?

Марина энергично кивнула – даже очень!

– Вот и хорошо! А ты в курсе, что настоящее саке готовят только зимой, в холодное время года? С декабря по февраль. Саке это опять же целая культура. Есть много разных сортов. И целый ритуал приготовления правильного саке.

Марина восхищенно смотрела на него. Ничего она не в курсе. Впервые всё это слышит. Сколько же он всего знает!

– Ладно, я замолкаю, а то совсем заморочил тебе голову, – ободряюще подмигнул ей Андрей. – Бери палочки, давай есть!

Ужин начался.

Дрожащие огоньки свечей отражались и множились в тёмном стекле большого кухонного окна. Казалось, они сидят среди бесконечных язычков пламени. Голова у Марины кружилась.

Андрей опрокинул над её пиалой опустевший кувшинчик, оттуда вылились последние капли саке.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – доверительно произнёс он, еле заметно заикаясь. – Я категорически не верю в случайные обстоятельства. Любая кажущаяся случайность, как, например, наша с тобой первая встреча, имеет под собой очень серьёзное обоснование. Все случайности давно предрешены, ты меня понимаешь?

Марина несколько неопределённо склонила голову, повела плечиком, поджала губы. Она не была уверена, что понимает его до конца.

– Вот именно, – продолжал Андрей, не обративший на эти её манипуляции ни малейшего внимания, – давай выпьем за это!

Они чокнулись и снова выпили.

– Между прочим, точно так же и наоборот, – продолжал он. – Если ты как следует подумаешь, то увидишь, что любая закономерность на самом деле весьма случайна, верно?

Марина машинально кивнула. Голова у неё кружилась всё сильнее, она окончательно запуталась и с трудом пыталась сообразить, что он собственно имеет в виду.

– Мне так приятно, что ты меня понимаешь! – обрадовался Андрей. – Как писал мой любимый писатель Томас Вулф, нагие и одинокие приходим мы в изгнание. В тёмной утробе нашей матери мы не знаем её лица, из тюрьмы её плоти выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира. Камень, лист, ненайденная дверь… Понимаешь?

Марина сидела неподвижно. Она запуталась окончательно. Губы Андрея, как она ни старалась, двигались почему-то всё медленнее и медленнее. Узнаваемые слога не складывались в слова, а слова, в свою очередь, не образовывали фразы. Всё распадалось, рассыпалось на какие-то несвязные части.