Фантомы мозга - читать онлайн книгу. Автор: Сандра Блейксли, Вилейанур С. Рамачандран cтр.№ 70

В основе третьего объяснения лежат связи между сенсорными центрами (зрение и слух) и миндалевидным телом — той частью лимбической системы, которая специализируется на распознавании эмоциональной составляющей событий во внешнем мире. Разумеется, не каждый человек или событие, с которым вы сталкиваетесь в течение типичного дня, запускает сигнал тревоги; это было бы неадаптивно, и вы бы скоро сошли с ума. Чтобы справиться с неопределенностью мира, целесообразно сперва оценить значимость того или иного события и только потом передавать сообщение остальной части лимбической системы и гипоталамусу, чтобы они помогли вам в борьбе или бегстве.

Но вообразите, что произойдет, если по этим путям начнут передаваться фиктивные сигналы, берущие начало в аномальной активности лимбической системы. Вы получите некую разновидность киндлинга, о котором я упоминал ранее. Пути «значимости» будут укреплены, в результате чего коммуникация между структурами мозга усилится. Сенсорные области мозга, которые видят людей и события, слышат голоса и шум, окажутся более тесно связанными с эмоциональными центрами. Итог? Каждый объект и событие, — а не только значимые, — будут наделены глубоким значением: пациент увидит «вселенную в песчинке» и будет «держать бесконечность на ладони». Образно говоря, он будет плыть по океану религиозного экстаза, влекомый вселенским приливом к берегам Нирваны.

Четвертая гипотеза еще более умозрительная. Может ли быть так, что люди действительно развили специализированные нейронные сети с единственной целью опосредовать религиозный опыт? Человеческая вера в сверхъестественное настолько распространена во всех обществах во всем мире, что возникает соблазн спросить, а не имеет ли склонность к таким убеждениям биологическую основу ^[109]. Если да, возникает следующий ключевой вопрос: каким образом дарвиновский естественный отбор мог привести к такому механизму? А если такой механизм существует, существует ли ген или набор генов, отвечающий за религиозность и духовные наклонности — ген, который, возможно, отсутствует у атеистов или который они научились обходить (просто шутка!)?

Эти аргументы пользуются большой популярностью в рамках относительно новой дисциплины, называемой эволюционной психологией. (Раньше ее называли социобиологией, но затем это название впало в немилость по политическим соображениям.) Согласно ее ключевым принципам, многие человеческие признаки и склонности, даже те, которые мы обычно склонны приписывать «культуре», на самом деле могут быть специально отобраны направляющей рукой естественного отбора из-за их адаптивной ценности.

Хороший пример — склонность мужчин к полигамности и беспорядочным половым связям, тогда как женщины, как правило, более моногамны. Из сотен человеческих культур во всем мире только одна, культура племени тода в Южной Индии, официально одобряет полиандрию (форма полигамии, при которой женщина может иметь несколько мужей или половых партнеров). С точки зрения эволюции, это, безусловно, имеет смысл, поскольку женщина вкладывает гораздо больше времени и сил — а именно девять месяцев рискованной и трудной беременности — в каждого своего отпрыска, а потому должна быть весьма щепетильна при выборе половых партнеров. Для мужчины оптимальной эволюционной стратегией является максимально широкое распространение своих генов, учитывая те несколько минут (или, увы, секунд), которыми ограничивается его роль в произведении потомства. Данные поведенческие особенности едва ли можно считать культурными по происхождению. Если уж на то пошло, культура, как все мы знаем, скорее склонна запрещать или минимизировать их, а не поощрять.

С другой стороны, делать общие выводы из подобных аргументов «эволюционной психологии» едва ли корректно. Не стоит заходить слишком далеко. Из общности признака — его присутствия во всех культурах, включая культуры, которые никогда не контактировали друг с другом, — вовсе не следует, что данный признак генетически определен. Например, почти всем известным нам культурам свойственна собственная кухня, пусть даже самая примитивная. (Да, даже англичанам.) Тем не менее никому и в голову не придет заявить, что в мозге есть кулинарный модуль, заданный кулинарными генами, которые были отточены естественным отбором. Способность готовить почти наверняка является ответвлением ряда других несвязанных навыков — например, хорошего обоняния и чувства вкуса, умения шаг за шагом следовать рецепту, а также щедрой дозы терпения.

Так на что же похожа религия (по крайней мере, вера в Бога и духовность): на традиционную кухню — в которой культура пока играет доминирующую роль, или на полигамию, которая, по всей видимости, имеет сильную генетическую основу? Как эволюционный психолог объяснит происхождение религии? Одна из возможностей заключается в том, что всеобщая человеческая склонность полагаться на некие авторитетные фигуры — порождающая организованное священство, ритуалы, пение и танцы, жертвенные обряды и приверженность моральному кодексу — поощряет конформистское поведение и способствует стабильности социальной группы (или «родни»), несущей одинаковые гены. Гены, которые содействуют культивации таких конформистских наклонностей, таким образом, будут процветать и распространяться, а люди, у которых они отсутствуют, — подвергаться остракизму и наказанию за социально девиантное поведение. Возможно, самым простым способом обеспечения такой стабильности и конформности является вера в некую трансцендентную высшую силу, которая управляет нашей судьбой. Неудивительно, что у пациентов с височной эпилепсией возникает чувство всемогущества и величия; они как бы говорят: «Я избранный. Мой долг и моя привилегия — передавать волю Божью вам, низшим существам».

Это, безусловно, умозрительный аргумент даже по весьма гибким стандартам эволюционной психологии. Однако независимо от того, верит человек в существование «генов» религиозного конформизма или нет, ясно, что некоторые части височной доли играют более непосредственную роль в генезисе таких переживаний, нежели любая другая часть мозга. Кроме того, если положиться на личный опыт доктора Персингера, то это должно быть справедливо не только в отношении эпилептиков, но и в отношении вас и меня.

Спешу добавить, что, с точки зрения больного, какие бы изменения ни произошли, они являются аутентичными — иногда даже желательными, — и врач не имеет права приписывать ценностный ярлык такому эзотерическому совершенствованию личности. На каком основании можно решить, является ли мистический опыт нормальным или ненормальным? Существует общая тенденция приравнивать «необычное» или «редкое» к ненормальному, но это логическая ошибка. Гениальность — редкая, но крайне ценная черта, тогда как разрушение зубов — явление распространенное, но явно нежелательное. В какую из этих категорий попадает мистический опыт? Почему истина, открывающаяся человеку в ходе трансцендентных переживаний, «уступает» более мирским истинам, которые мы, ученые, пытаемся понять? Если у вас когда-либо возникнет соблазн сделать подобный скоропалительный вывод, вспомните, что те же самые аргументы — роль височных долей в религии — можно использовать в защиту, а не в опровержение существования Бога. В качестве аналогии рассмотрим тот факт, что большинство животных не имеют рецепторов или нейронных механизмов для цветового зрения. Цвет видят только привилегированные единицы, но разве на этом основании вы будете утверждать, что цвет нереален? Очевидно, нет, но если нет, тогда почему тот же аргумент неприменим к Богу? Возможно, только «избранные» обладают необходимыми нейронными связями. (В конце концов, «пути Господни неисповедимы».) Другими словами, моя цель как ученого — выяснить, как и почему религиозные чувства возникают в мозге, но это не имеет никакого отношения к тому, действительно Бог существует или нет.