Ланка молчала, и я прямо сквозь котомку чувствовала, как она мучается, думая, что бы соврать позаковыристее.
Пантерий это тоже видел, терпел целую минуту, стиснув зубы до почернения в глазах, но в конце не выдержал и сорвался:
– Не могет она никак с нами ехать.
– Отчего же это? – сразу заинтересовались все, включая меня.
– Ну-у… – сразу замялся черт, делая вид, что еще мал о таких историях рассказывать. Однако стоило мне перевести с облегчением дух, как он тут же начал повествование, испуганно кося глазом в сторону Ланки: – Случай-то этот известный, вон и госпожа гроссмейстерша подтвердит, сама участвовала. Да и местные все знают, что есть у ведьм три главных праздника: один по осени, когда вроде бы как нечисть засыпает, один летом, когда она во всей силе гуляет, ну и один весной, когда снег сходит. Ну вроде как здрасти, родственники нечестивые, давно не виделись.
– Я тебе сейчас уши надеру! – зарычала Ланка, не желая, чтобы о ней рассказывали всякие гадости обиженные черти, чем тут же подтвердила правдивость истории в глазах слушателей.
А Бес под лицемерным Илиодором заскакал козлом, надежно отрезав мстительного Пантерия от сестры. Я-то видела, как златоградец пятками под бока коню ударил, заурчала, но он и меня в котомке застегнул.
– И вот сидят, значит, наши две… – Черт стрельнул глазами в сторону Ланки и проверещал презрительно: – Наши уважаемые ведьмы и хлещут молодую брагу. Им положено на праздник. Вообще, скажу, кто видел – уверяют: отвратнейшее зрелище эти ихние шабаши! Расхристанные бабищи всю ночь орут, горланят, хлещут спиртное, подолами трясут, а то и без подолов трясут… дак это только то, что мне, маленькому, рассказывали… а так я даже вообразить не решаюсь, чем они там занимаются. А уж гроссмейстерши – наипервейшие из всех.
В глазах Ланки загорелось бешеное пламя, но Илиодор ее умаслил елейным голоском:
– Да не обращайте внимания на ребенка, давайте просто послушаем эту чушь. Все-таки какое воображение у мальца.
Малец взревел басом:
– Да истинная правда! Это же вот этою весною было! Напилась их гроссмейстерство Лана с сестрицею своей и ну хвастаться, какая она замечательная. И лицом-то мила, и умом-то взяла, а боятся ее так, что когда в нужник бежит – комары от почтения падают.
Все повернулись к Ланке, а та взвыла так, что я с трудом, но вытаращила-таки в щелочку один глаз – посмотреть, не обернется ли, не загрызет ли мерзавца. (Нет, удержалась, бестолочь, ты же ведьма, тебе бы простили!) И замерла, чувствуя, что сейчас и меня паскудить начнут.
– Ну а младшая, Маришка, конечно, сразу же вспучилась, как квашня на дрожжах, и тоже давай хвастать. Да я, говорит, так мила, что вообще без лопаты на улицу не выхожу, иначе от парней не отмахаюсь.
Серьга с Селуяном заржали в рукав.
– А умна так, что сама себе завидую. А уж так меня уважают, что, когда бегу в нужник, те комары, что от тебя попадали, встают и честь мне отдают, вот!
Ну, слово за слово – разругались. Давай спорить. Сначала, конечно за космы друг друга таскали, в болотине топили, кулебякой и пельменями швырялись – девки, что с них взять. Потом додумались соревноваться. А кого судьей взять? Все свои на болоте, подсуживать же будут. Но сыскали кое-как возле храма Пречистой Девы девицу незнакомую, сама рыженькая, глазки бирюзовые, носик курносый, мордашка хитрая. Будешь нам судьею, говорят. Та кочевряжиться не стала, хмыкнула и согласилась. Перво-наперво стали ум проверять – одна другой загадки загадывать. Час загадывают, другой загадывают, день прошел, дело к вечеру. Девица уж шипит сквозь зубы, говорит: надоели вы, а те на нее знай цыкают, злобятся, потому как дело к ничьей идет. Дальше решили: чей авторитет верх возьмет, посмотреть. Выскочила Ланка на кладбище да как гаркнет: «А ну встать здесь тем, кто меня уважает!» Все мертвецы так и повскакивали. Да ненадолго, потому как Маришка того пуще как рявкнет: «А ну лежать!» Ни одной могилы пустой не осталось, рухнули все и прикопались на всякий случай. Так и понеслось – вставай, ложись, вставай, ложись. Луна по небу летит, уже солнышко поднимается, а у них все ничья. Девица воет уже, отпустите меня, говорит. А гроссмейстерши смотрят на нее красными глазами, нет, говорят, мы еще красоту не сравнили. «А чего у вас с красотой?» – испуганно интересуется девица. Маришка и говорит: «Вот ко мне мужики липнут, словно мухи на мед, только на крыльцо выйду – со всей округи сбегаются, глаза огнем горят, слюна капает». Все, говорит девица, ты выиграла. И – хлоп! Испарилась, словно ее и не бывало.
– И что? – радостно поинтересовался Илиодор.
– И все! Сидит дома, нос показать боится. Кто ж с Пречистой Девой спорит? Раз та сказала, что выиграла, – значит, выиграла. Она, конечно, пыталась на крыльцо выйти, да потом три дня мужики тараном двери выбивали, насилу разогнали.
– А-а, дак это Пречистая Дева была! – догадался златоградец.
– Ну не Аграфена ж Подземная!
Мытный нахмурился и вдруг сообразил, что при нем, государственном человеке, официальную религию поносят. Погрозил постреленку пальцем. Зато Илиодор был доволен до тех пор, пока к Ланке не обернулся. Она дала своей кобылке шпоры и умчалась вперед по тропе. Так что златоградцу не осталось с кем поделиться своими разыгравшимися мыслями, и он вынул из котомки меня.
– Вот, Муська, – заявил он, держа меня перед собой, – какие интересные бывают в жизни случаи. Сапоги свои ставлю, что вчера одну из этих девиц я видел в ямине! А возможно, – он приподнял одну темную бровь, – и в бане. Улавливаешь мою мысль? – и так нагло усмехнулся мне в глаза, что я выпустила когти, жалея, что не могу расцарапать ему личико. А он расхохотался: – Не любишь ведьм? А зря, ведьмочка-то прехорошенькая. – И златоградец замечтался о чем-то своем, мурлыча вполголоса, как кот на сметану: – Бася, Бася…
Фроська сидела на пеньке возле землянки охотника, и мысли ее клокотали, перемешивались так же бурно, как пшено в котелке, в котором она собралась варить кашу. Хорек стоял вместо дозорного, а Медведь таскал хворост, иногда с усмешкой поглядывая на связанного Волка. Морда у того была поцарапана и разбита, однако довольна до невозможности. Вчера, как только Серый понял, что порвать удавку еще недостаточно, чтобы освободиться от ведьмы, и ноги сами его несут кругами по лесу все ближе и ближе к хозяйке, он не стал сопротивляться, тем более что и битва на лужке уж закончилась, и Фроська драпала во все лопатки прочь от Горелок. Хорек, выскочив из мешка, тут же понес какую-то ахинею об изменах и заговоре. Волк двинул его в челюсть, чтобы просто угомонить, без всякой злобы, но Медведь горой встал за братца и заломал бы наверняка, если б Фроська не пустила в дело волшбу, чтобы оттащить бугая. Правда, потом сама исцарапала всю рожу, когда увидела, что он избавился от ее «подарочка», и никакие уверения в том, что нитка сама лопнула, сгорела и потерялась, она не принимала. Она визжала, что только ведьма может снять удавку, а стало быть, Волк продался с потрохами Лапотковым. Но и рассказывать о том, как он лишился своего украшения, Волк был не дурак. Хмыкнул, вытаращившись наглыми волчьими глазами на Фроську, и заявил, что обошлось и без волшбы, просто налетел на тропинке на наемного колдуна, тот схватил его за горло да пальцем нитку зацепил – и вся история. Хорошо хоть Фроська норовила врезать кулаком в глаз да в нос, а то на загривке остались следы от кошачьих когтей. Хотя и тут можно было вывернуться. Просто душу б мотали дольше.