– Вот и правильно, – удовлетворенно мяукнула я, обвивая лапки хвостиком. – Пускай-ка этот Илиодор для начала нам поможет своего дружка, сына Мытного, из наших краев увести, а там, глядишь, он его вовсе склонит на Фроську поохотиться. И мы вместе с ним.
А Ланка ехидным-ехидным голоском добавила:
– Кошки не краснеют, но зато голосок у них такой сладенький становится, – и передразнила меня: – «И мы вместе с ним».
Пантерий хрюкнул и, размазав козявку о штанину, хлопнул ладонью по столу:
– Так и быть, а то я последнее время пугаться начал, сколько вас, захребетников, набралось. Вот пусть Илиодорка теперь корячится за всех.
Пока Илиодор вертел меня на столе, изучая и так и этак, раскладывая по-всякому карты и интересуясь, чего я еще умею, Пантерий, перемигнувшись с воеводой Селуяном и Серьгой, заявил, что ему срочно надо с маманей попрощаться, и исчез. Невидимая Ланка с тоской слонялась по управе, развлекаясь тем, что выдергивала стулья из-под чресел особо неприятных людей, меняла местами на столах соль и сахар да издавала над ухом боярина всяческие странные и неожиданные звуки, навроде зловещего шепота «вот и смерть твоя пришла», отчего боярин бледнел и трясся, требуя, чтобы новые его охранники беспрестанно были при нем.
Селуян ничего против не имел, служба ему была не в тягость, а узнав, что с Марго все в порядке, и вовсе разошелся, как игривое дитя.
– Девка она, конечно, шальная, – откровенничал воевода с Ланкой, – уж который год шастает меж моих пальцев как ветер. Только примчится – и нет ее. Вот, к примеру, в этот раз много ли она погостила? Ну, я думаю, шалишь, не упущу! – горячился он, сверкая глазами.
– Ты чего там бормочешь? – нервничал боярский сын.
– Заговоры шепчу от ведьм, – улыбался во все зубы Селуян, – так что, ваша милость, не извольте беспокоиться, спите себе спокойненько.
– С покойником… – изображала эхо Ланка.
А егеря тем временем покачивали перед носом сторожей, охранявших изловленных накануне ведьм, солидной бутылью, полной мутного вина.
– Ты пойми, друг, – задушевно вещал один из них, медленно сгребая стрельца за грудки, – мы ж с тебя не двести штук просим, а всего одну. Отдай какую ни есть замухрышку. С нас магарыч.
Охрана нерешительно мялась: то, что братцы стрельцы таким образом у них пять ведьм выкупили, они объясняли их неодолимой страстью. Но менее сообразительные егеря начали сразу и прямолинейно с подкупа, заронив в пьяной, но бдительной страже смутные подозрения. Потому старший охранник, отведя в сторону соблазнительную бутыль, елейным голосом ответствовал:
– Э, нет, мил человек, ты мне начистоту скажи, зачем тебе, а то ведь я и в набат ударить могу.
Егерь вопросительно посмотрел на своих друзей, и те тяжело вздохнули, сдавшись.
– Знаем мы, как волшебное огниво добыть.
Стоило безлунной ночи спуститься на Малгород, как привязанный к коновязи кабан имел удовольствие видеть одну и ту же картину, повторяющуюся раз за разом: то стрельцы, то егеря вытаскивали из холодной баб, штук по пятнадцать за раз, и волокли вдоль стены, вполголоса матерясь и отчитывая друг друга:
– Слушай, Петро, если ты и в другой раз чихнешь, то я с тебя лично шкуру спущу!
– Кто ж знал, что чихать нельзя!
– Башкой думать надо было! Черти чиха не любят, а ты то свистишь, то икаешь!
– Нервничаю я!
– А то, что мы вторую сотню кладней в неразменный переплавляем, ты не нервничаешь, да? – ярился старший егерь.
Петро втягивал голову в плечи, стараясь не напоминать, что и ведьм они уже третий десяток волокут. Черт на дороге попался добрый, то есть когда ему ворожбу ломали, он вопил и топотал так, что изо рта летели искры, но каждый раз милостиво соглашался начать все заново.
– Ну, коль вы ко мне с добром, так и я к вам с добром, – хлопал он их по плечам, имея в виду возвращенного любимого племянника.
– Только вот недостача у нас в ведьмах получается, родимец, – шипели пришедшие на перекресток, понимая, что запас ведьм стремительно тает, – коли баб этих к утру недосчитаются – головы нам не сносить.
– А вы с ними как с племянником, – хихикал черт, начиная сортировку товара, – так, эта ведьма стара, эта – глупа, эта – тоща! – зашвыривал черт ведьм куда-то в темноту, пока не доходил до последней и вдруг разевал рот так широко, что служивым делалось жутко. А проглотив – утирался, как мужик после чарки: – О! Чую в себе силу! – и, ставя котел, велел: – Сыпьте деньги!
И быть бы им богатыми, но каждый раз что-то мешало волшбе.
Серьга и Митяй замаялись ведьм по темноте в рощу уводить.
А я устала быть игрушкой любопытному златоградцу, который и за полночь все не унимался, блестя глазами и раскладывая карты.
– А если у меня будет вот так, что ты сделаешь?
«Повешусь», – думала я с тоской, но Илиодор не Ланка и к моим мысленным стонам оставался глух как деревяшка. Какой мерзкий типчик! У него кошка некормленая, а он тут картами занимается. Я, не удержавшись, сгребла эти карты в кучу и высказала все, что наболело, прямо в его привлекательное личико.
– Притомил ты меня уже, Илиодорка, обращаешься как с животным! Ни тебе ласковых слов, ни тебе выпить, потанцевать. Я уж молчу про то, чтоб в баньку сходить! Ты учти, я тебе на шее у себя сидеть не дам! А мышей я не ем принципиально, так и знай на будущее, – и, прежде чем он что-либо сообразил, быстро пробормотала наговор на сон. Он еще моргнул обиженно три раза и медленно завалился на бок, хорошо хоть на кровати сидел.
Я, кряхтя и стеная, кувыркнулась назад, снова став девицей. Как ни весело быть кошкой, но тело затекает! Я прошлась туда-сюда, заново привыкая к движениям, потом поняла, что просто тяну время, и, азартно потерев руки, принялась рыться в барахле Илиодора.
Когда я обнаружила в двойной стенке сундучка пять паспортов на разные имена и ни одного на имя Илиодора, а также кучу рекомендательных писем от разных графьев и князей, с лакунами на месте имен, у меня появилось смутное подозрение. И кто ж ты такой, сокол ясный? Уж не шпион ли?
Тем более что вместе с письмами лежали, посверкивая камушками, золотые безделушки вперемешку с разными хитрыми ключиками-отмычками и поддельными печатями. На дне же сундучка отыскалась еще и дорогая заморская игрушка – пистоля. Я хмыкнула, сложив все это на место, и села любоваться на златоградца, очень сожалея, что не могу добраться сейчас до его одежки: там тоже в потайных швах интересные вещички можно найти. Да и сама одежда может такое про человека рассказать, чего он и сам о себе не подозревает, но для этого надо было бы разбудить Кима Емельяновича, чтобы он сказал, где одежда приезжих, а мне было совестно: и так мужик настрадался. Илиодор улыбался во сне искренне и безмятежно, не испытывая гнета грехов.