Что за рыбка в вашем ухе? - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Беллос cтр.№ 81

Эта диаграмма обмена мысленными образами или передачи мыслей взята из книги Фердинанда де Соссюра «Курс общей лингвистики», которая, несмотря на свой новаторский характер, выдержана в давних традициях рассмотрения языка как одеяния мысли.

Это визуальное представление лингвистического взаимодействия не требует использования собеседниками А и В одного и того же языка. Если и А и В владеют языками L1 и L2, то изображенный на диаграмме процесс понимания речи — перевод звукового потока в мысленный образ и порождение звукового потока, который собеседник в свою очередь преобразует в мысленный образ, — будет точно таким же. Вы придете к тому же выводу, что язык — это перевод мысли, а мысль — переведенный язык, если дополните диаграмму неким С, переводчиком, который служит посредником между А и В, говорящими на разных языках. С будет выглядеть точно так же, с такими же линиями передачи между ртом, ухом и мозгом. Добавление к модели перевода не меняет ее, потому что модель и так подразумевает, что все является переводом. Поэтому в «Курсе» Соссюра, как и во множестве других работ о языке, выросших из этого курса, переводу с языка на язык вообще не уделяется никакого внимания.

Не знаю, может ли существовать язык без мысли — скорее всего может, раз столько людей говорит, не думая, — и я не решусь вносить свой вклад в бесконечные споры о том, возможно ли мышление без слов. Я берусь утверждать лишь одно: уподобление любого использования языка переводу на том основании, что речь — это мысленный перевод мысли, серьезно снижает нашу способность понимать, что такое перевод с одного языка на другой.

Чтобы избежать подобных возражений, некоторые ученые используют термин транскодирование: так они называют преобразование произведения из одной знаковой системы в другую (пьесы в фильм, мюзикла в кино, но чаще всего романа во что-то иное). Эта тактика приводит к еще более разрушительным последствиям, заставляя думать, что все высказывания можно рассматривать как фрагменты какого-то кода. Коды — вещь хитрая и полезная, но, как неумолимо показывает история зарождения машинного перевода, языки ведут себя совсем не как коды. Экранизация пьесы не имеет ничего общего с преобразованием кодированного сообщения в другую кодировку, поэтому называть это транскодированием — просто использовать фигуру речи, не задумываясь о том, что имеется в виду под кодом ^{165}.

Сотрудники оксфордских колледжей инспектируют принадлежащие колледжам земельные участки в разных частях страны, ежегодно обходя их по периметру (может, в реальности они этого и не делают, но в принципе это положено). Это называется «отбивка границ», и именно это мы сейчас сделали с переводом.

Одна из его границ подвижна, как береговая линия: под влиянием приливов-отливов и переменчивых течений она может меняться. Но другие границы очерчены четко. Перевод не распространяется во всех направлениях. Его собственная область и так достаточно велика.

Поскольку перевод — это повторение уже сказанного с некоторыми вариациями, то возникшее в результате перевода новое высказывание принадлежит переводчику. Журналист, перефразирующий сообщение новостного агентства, юрист-лингвист, редактирующий постановление судьи в Европейском суде, писатель, переводящий Пушкина стихами или прозой на английский, — эти и все остальные переводчики лично обладают результатами своих трудов. Любой перевод до определенной степени — не что иное, как присвоение оригинала, овладение им.

Обладание, овладение, принадлежность — это все слова страсти. А что насчет желания и его естественных спутников: ревности и обиды?

Удивительный факт: во многих западных комментариях к переводам явно звучат злость и обида. Школьные учителя, литературные критики, даже переводоведы постоянно осыпают переводчиков — с их плохими, рабскими, механическими, третьеразрядными переводами — градом оскорблений, которые могли бы прозвучать в любовной ссоре. Вам медведь на ухо наступил! Вы пишете скучно, ходульно, нескладно! Вы слишком много себе позволяете! Кто вам дал такое право? Такое поведение, молодой человек, называется предательством! Невежда! Шарлатан! Плебей! Вор!

В 1680 году Джон Драйден во вдумчивом предисловии переводчика к «Посланиям» Овидия проклинал соперника-переводчика Спенса за то, что тот заменил «тонкую улыбку и изящное остроумие Лукиана» «площадной бранью» ^{166}. Какое убожество!

Философ Артур Шопенгауэр чернил тех «людей небольших способностей», которые, «говоря и на своем языке… постоянно употребляют затасканные фразы, да и те сопоставляют так неуклюже, что тотчас же заметно, как недостаточно они сознают их смысл… так что речь их мало чем отличается от болтовни попугая» ^{[162] {167}}. Болваны!

Одна из главных бед начинающих переводчиков — невежество, язвительно отмечал Владимир Набоков, приводя примеры, которые он характеризовал как ужасные, неправдоподобно нелепые и гротескно избитые ^{168}.

Хосе Ортега-и-Гассет подводит итог всем этим упрекам, которые высказывались практически беспрерывно с самого начала дискуссии: «Почти все сделанные до сих пор переводы плохи» ^{169}.

Кажется невероятным, чтобы подобное утверждение могло прозвучать в отношении какого-либо другого ремесла или профессии. Только представьте себе: «Почти все пожарные до сих пор были плохи». «Почти все математические доказательства, проведенные до сих пор, неверны». «Почти все романы, написанные до моего, — второсортны». «Почти все женщины, которых я встречал до тебя, были ужасны». Только безумец может выговорить любое из этих утверждений, кроме последнего, а для него мы сделаем исключение, потому что в делах сердечных доля безумства допустима. Переводчики, чья трудовая жизнь вряд ли ассоциируется с бурными страстями, говорят о ней языком любви. Просто удивительно!