Что за рыбка в вашем ухе? - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Беллос cтр.№ 43

При этом Сепир руководствовался не соображениями политической корректности, а полагался на свой долгий опыт изучения различных языков. Он на практике убедился, что невозможно установить соответствие между грамматикой языка и культурой его носителей или их этническим происхождением. Язык, культура и раса — совершенно независимые величины. Он перевернул вверх тормашками основную часть учения Гумбольдта — европейский лингвистический национализм.

Сепир показал, что в языках «простых» обществ нет ничего простого, а в языках экономически развитых народов нет ничего особенно сложного. В своих трудах по языкознанию он впервые продемонстрировал, что формы языков бесконечно разнообразны и что их распределение между обществами совершенно разных типов не подчиняется никаким универсальным закономерностям. Однако он не отверг полностью наследие Гумбольдтова исследования баскского. Разные языки благодаря особенностям своей структуры заставляют своих носителей обращать внимание на разные аспекты окружающего мира. Необходимость отражать присутствие или отсутствие в эвиденциальных языках (см. с. 187) или отмечать время в западноевропейских прокладывает, как он выражался, «колеи мышления» — определенные мыслительные закономерности. Вопрос для переводчиков (и антропологов) заключается в следующем: можем ли мы перепрыгивать с одной колеи на другую и переходить более или менее удовлетворительно от одной привычной закономерности к другой?

Представление о том, что на самом деле это невозможно, известно под названием гипотезы Сепира — Уорфа, хотя Эдвард Сепир вовсе такого не утверждал. Проблема с простой формой этого неправильно названного утверждения — что перевод между любыми двумя языками невозможен, потому что каждый язык создает свой собственный, совершенно не похожий на другие, ментальный мир — состоит в следующем: если бы это было так, вы бы никогда об этом не узнали. Притча про доклад капитана космического корабля о языке инопланетян (см. с. 178) — один из способов показать ущербность гипотезы Сепира — Уорфа. Более изощренная версия этой гипотезы наталкивается на не менее серьезные возражения. Если мы предположим, что разные языки предоставляют разные, но частично совпадающие инструменты мышления — без чего перевод не мог бы существовать, — получается, что, допустим, во французском есть вещи, которые не могут быть выражены на английском. А это значит, что есть область «мышления по-французски», невыразимая на каком-то другом языке. Но это противоречит принципу выразимости, который, как мы выяснили в главе 13, являет собой необходимое условие существования перевода. Для его опровержения не имеет значения, считаем ли мы невыразимость свойством Бога, поэзии или французского языка.

На самом деле Сепир рассказывает гораздо более интересные вещи о языках и их связи с социальной и, в особенности, с интеллектуальной жизнью. Греческий и латынь служили средствами сложных рассуждений об абстрактных вещах. В обоих языках есть грамматические возможности, позволяющие без труда создавать абстрактные существительные на основе глаголов, прилагательных и других существительных. Эти возможности явно прослеживаются в той — весьма значительной — части английского словарного запаса, который имеет латинские или греческие корни: human → humanity, just → justice, civil → civility, translate → translation, calculus → calculate → calculation и так далее. По мнению Сепира, вместо того чтобы говорить, что латынь и греческий хорошо приспособлены для абстрактного мышления, следовало бы сказать, что абстрактное мышление хорошо приспособлено к латыни и греческому, и рассматривать определенные виды философского дискурса, порожденные носителями этих языков, как следствие их грамматики. Колеи мышления, проложенные формами языка, представляют собой не тюремные стены, а холмы и долины ментального ландшафта, где по некоторым путям идти легче, чем по другим. Если бы Платону пришлось думать на языке хопи, то он точно не изобрел бы платоновскую философию — и это, вероятно, не просто ретроспективная иллюзия, основанная на том, что не существует носителя хопи, считающего себя Платоном. Мыслители на хопи придумывают что-то другое. Из этого не следует, что хопи — примитивный язык, непригодный для подлинного мышления. Это означает, что носители того, что Сепир называл средним западноевропейским языком, лишены хорошего инструментария для размышлений как носители хопи. Чтобы расширить свой мыслительный аппарат и стать более цивилизованным членом человечества, нужно выучить как можно больше разных языков. Разнообразие языков — богатство и источник новых идей.

Если прийти в «Старбакс» и попросить кофе, бариста, скорее всего, посмотрит на вас с недоумением. Для него слово «кофе» ничего не значит. В моем местном диалекте Кофейной Беседы (если бы я жил в Папуа — Новой Гвинее, он бы назывался ток-кофи) по меньшей мере тридцать семь обозначений для кофе, и если не употребить одно из них, то заказ прозвучит загадочно или приведет к нежелательным результатам. В следующий раз скажите об этом тому, кто будет утверждать, что в эскимосском языке сотня слов для обозначения снега. Если в вашу местную кофейню явится марсианин и, прислушавшись, заключит, что у Среднестатистического Западноевропейца нет единого слова, охватывающего все лексемы, которые обозначают небольшое количество холодной или горячей жидкости черного или коричневого цвета в бумажном стаканчике, после чего объявит ваш язык непригодным для высших форм межпланетарного мышления, — что ж, теперь вы знаете, как его отбрить.

Начнем с математики. Для любых трех языков существует 3 × 2 = 6 различных направлений перевода. К примеру: французский > русский, русский > французский, французский > немецкий, немецкий > французский, русский > немецкий, немецкий > русский. Для четырех языков направлений 4 × 3 = 12; для n языков направлений перевода может быть n × (n — 1). Если учесть, что в мире известно примерно семь тысяч языков, то получается почти сорок девять миллионов отдельных переводческих потоков, каждый со своими сложившимися традициями и правилами. Способность переводить — универсальное свойство человеческого сообщества, поэтому — чисто теоретически — нельзя исключить возможность, что все эти потоки имеют одинаковые объемы. Однако реальное количество языковых пар с устойчивой традицией перевода неизмеримо меньше потенциально возможного.

В наше время (как, впрочем, и раньше) переводы не делаются во всех возможных направлениях. А в каких делаются? Фундаментальный, хотя и весьма общий, ответ таков: ВВЕРХ или ВНИЗ. Поскольку это спецтермины моего собственного изобретения, я написал их заглавными буквами.

Каждый из человеческих языков служит полноценным средством коммуникации в том или ином сообществе, и в этом смысле у языков нет иерархии. Но переводческие акты, которые редко являются изолированными событиями, обычно используют и поддерживают некое асимметричное соотношение между языком оригинала и целевым языком.

Перевод ВВЕРХ — это перевод на язык более престижный, чем язык оригинала. Престижность может быть следствием древней традиции: например, в ассирийскую эпоху так переводили с аккадского на шумерский, а позже так для всеобщего сведения переводили на латынь новости о путешествиях Марко Поло (см. с. 230). Переводом ВВЕРХ может быть и перевод в направлении языка с большей читательской аудиторией, обычно если целевой язык используется (как это было с французским в России XIX века) для межкультурных коммуникаций. Это может быть просто перевод на язык завоевателей или более экономически развитого народа — как это было с русским в Средней Азии во времена СССР. Язык может быть престижным и в силу своей предпочтительности для изложения религиозных истин. В разные времена в такой роли выступали, помимо прочих, арабский, латынь и санскрит.