Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 17

Группа дожидалась его в кондиционированном салоне, рядом с машиной стоял невысокий тибетец и махал Мирославу белой лентой. Тибетец оказался гидом от встречающей стороны, лента – приветственным шарфом. По правилам пребывания в регионе иностранцев гид должен сопровождать группу на протяжении всего путешествия. Он не без труда накинул шарф на шею гостю, возвышающемуся над ним почти на две головы. «Таши деле», – сказал он, что означало «Приветствую», и почтительно склонил голову. Обменявшись с ним любезностями, Мирослав запрыгнул в салон. Ожидающие его участники экспедиции, обмотанные такими же шарфами, выглядели уморительно, но понуро. Похоже, все они испытывали мигрень разной степени тяжести из-за смены климата. Мирослав тоже ощущал некоторое давление в висках, к счастью, вполне терпимое. Он забрался в конец минибаса и занял место у окна. Машина плавно покатила по ровному асфальту, а гид поспешил заверить, что путь до Лхасы займет примерно полтора часа.

Поначалу они двигались по главной улице уезда Гонггар. За окном мелькали невысокие двух-трехэтажные строения – причудливый микс старой китайской архитектуры и вполне современных построек. Судя по вывескам на китайском и английском языках, к проезжей части примыкали в основном отделения банков, офисы других, не опознанных Погодиным, заведений и кафе. За черту обжитого Гонггара они выехали довольно скоро и тут им открылись виды величественного тибетского нагорья. Нет, не открылись, обрушились, будто каскад холодной воды на затуманенные головы. Погодин ощутил, как ухнуло куда-то вниз сердце, и жадно приник к окну. Горы были повсюду, огромные, испещренные причудливым рельефом. Гряда за грядой их изломанные пики уходили в бескрайнюю перспективу, а микроавтобус, такой крошечный на фоне этих гигантов, двигался букашкой в волнующей близости к ним. Погодин подумал о том, что тибетское нагорье похоже на неспокойный океан с набегающими одна на другую волнами, рябыми от сильных ветров. Сходство усиливали клочковатые облака, путающиеся средь вершин и напоминающие морскую пену. В какой-то момент автобус достиг узкого моста на бетонных сваях, растянутого на несколько километров над низиной реки Ярлунг-Цангпо, части знаменитой Брахмапутры. Пока ехали по нему, Мирославу представлялось, будто расступившиеся горы-волны вот-вот оживут, дрогнут и обрушатся на них могучей стихией.

Дорога шла то вдоль диких мест, то мимо обжитых территорий. Кое-где на скалах можно было разглядеть разноцветные изображения Будд и мантры, выведенные тибетской вязью. Вдоль обочин встречались лотки с фруктами, реже – вереницы паломников с четками и молитвенными мельницами, в долинах – пасущиеся стада яков и коз. Горный серпантин баюкал путников извилистыми поворотами и неожиданно пробуждал удивительными видами, возникающими за очередным витком.

Так к девятому часу вечера микроавтобус доехал до Лхасы, исторической столицы и самого крупного города Тибета. Роднянский к этому моменту задремал, тихо посапывая в мягком кресле, Стрельников задумчиво смотрел в окно. Столица сразу выдала себя оживленным трафиком. Машин было много, они лавировали в хаотичном потоке, подрезая друг друга, и неистово сигналили. Водитель минибаса не отставал, то и дело стуча ладонью по центру руля. Еще минут сорок их автомобиль упорно двигался к пункту назначения, пока наконец не въехал на территорию, огражденную шлагбаумом.

Логичным было предположить, что они приближаются к отелю, но картина, представшая взгляду, сбивала с толку. Минибас двигался в сторону здания, которое уместно смотрелось бы в архитектуре Арабских Эмиратов. Но в Тибете? Конструкция, возведенная по самым последним строительным веяниям, была огромной и походила на скопление египетских пирамид, сделанных из стекла, бетона и стали. Центральная пирамида была сплошь прозрачной, с каждой стороны от нее веером располагались еще по три громадины. Перед зданиями разливалось большое искусственное озеро, из центра которого бил высокий фонтан, а за ним темнел нерукотворный амфитеатр гор. Конструкция сверкала на фоне красного закатного солнца, медленно клонившегося к ломанному контуру хребтов. Похоже, с аскезой на время акклиматизации решено было повременить. «Боже правый», – тихо выдохнул Роднянский, моргая сонными глазами. «Натерпитесь еще, – оптимистично пообещал Стрельников, по-видимому, довольный произведенным эффектом. – А пока разбираем ключи на ресепшене, заселяемся, спим».

В застенках каземата Вадим Сигизмундович испытывал сильный дискомфорт. Дискомфорт не только физический, вызванный жесткой койкой, затхлым сырым духом тюремных стен, непотребным нужником и неприятным соседством, но в большей степени моральный. Он, интеллигент Бог его знает в каком поколении, сидит (стыдно сказать) в КПЗ, в обезьяннике! И за что? За мелкое хулиганство! Мелкое! Одно уже это слово казалось Успенскому оскорбительным, принижающим его человеческое достоинство. А в сочетании с понятием «хулиганство», которое само по себе вызывало стойкую ассоциацию с мелким пакостничеством, и вовсе унизительным. Нет – уничижающим! Получалось, что он напакостил не просто мелко, а мелко-мелко, как какая-нибудь псина, пометившая соседский забор. Это было мучительно и несправедливо в отношении него. Так попрать человека из-за жалкого недоразумения…

Хорошо, что его мама не дожила до появления этой постыдной отметины в биографии сына, которого всегда считала ребенком нравственным, подающим надежды большого интеллектуала. Моментами, лежа на узких нарах и разглядывая серый тюремный потолок, похожий на неровную поверхность луны, испещренную кратерами, Успенский думал о том, что, если бы его закрыли по статье, допустим, политической, ему, пожалуй, сиделось бы легче. Морально. Не потому, что он имел какие-то политические амбиции или, чего хуже, стремился изменить мир. А просто потому, что политическая статья с понятием интеллигентность вязалась тесней, чем судьба и воля. Тогда его пребывание в этом ужасном месте воспринималось бы им не как нечто унизительное, а как мученическая жертва во славу пусть размытой, но высокой цели. Тогда и уборку прилегающей территории в воспитательных целях можно было бы производить с гордо поднятой головой, со взглядом отрешенным и снисходительным в сторону надзирателей – сломленных рабов презренной деспотической, системы. А не так, как сейчас, – судорожно вцепившись в древко метлы и стыдливо пряча лицо от толстокожих бесцеремонных надсмотрщиков.

Сейчас ведь как все происходило – не воспитательные работы, а натуральная психологическая атака, нацеленная на подрыв его эмоционального равновесия. Выйдет Вадим Сигизмундович во двор, возьмется за метелку, а эти животные давай ржать да улюлюкать. Вот на днях, например, метет себе Вадим Сигизмундович двор… Ну, как метет – возит туда-сюда этим общипанным веником (что им выметешь, он, небось, еще Солженицына помнит…). Но Вадим Сигизмундович все равно метет дисциплинированно, никого не провоцирует, внимание к себе старается не привлекать. А они, увальни в погонах, на него пальцами тычут и ржут. «Давай, – говорит один другому, – его цепью на всякий случай за ногу к дереву привяжем? Он же ведьмак, а мы ему метлу выдали. Вдруг он на нее сядет и улетит?» И гогочет, паскуда, на весь двор. Да еще так заразительно, что все вокруг подхватывают. «Эй ты, колдун недоделанный, умеешь на метле летать?», – это уже Успенскому. Вадим Сигизмундович от прямого к нему обращения растерялся, весь вспыхнул, уставился на вопрошателя, а что сказать не знает. «Да ладно, Слава, не задирай ты его. Вдруг он правда что может. Вон зенки какие вылупил, прям буравит. Сейчас нашепчет чего… А что? У меня жена во все это верит. Как поедет к матери в Беларусь, обязательно всех местных бабок обойдет…» Так Вадим Сигизмундович все пятнадцать суток только взглядом и отбивался. Ох уж этот взгляд…