Советская литература: мифы и соблазны - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Быков cтр.№ 94

Маршак сумел сбежать от своего глубокого и серьезного внутреннего содержания в чужой язык, в чужие тексты. И вот посмотрите, как он это делал. Он переводил, например, Ицика Фефера, который из всех живших в СССР и писавших на идише, наверное, самый талантливый поэт. Но когда читаешь его в других переводах, не маршаковских, поражаешься тому, как это все-таки коряво. А у Маршака получилось, что Фефер как бы написал его стихи, Фефер написал то, что Маршак хотел бы, да не мог, не разрешал себе.

Стихотворение Фефера «Звезды и кони», казалось бы, не имеет к холокосту никакого отношения. Но из всего, что написано про кошмар двадцатого века, эти стихи, безусловно, лучшие.

И дальше четверостишие, которое, я думаю, должно сегодня быть девизом всякого приличного человека:

Весь мир так или иначе полонен конями, и нужно, чтобы кто-нибудь – будь то еврейская мать или русский поэт, не важно, – напоминал:

жизнь не погибнет.

Маршак поражал Твардовского больше всего тем, что всякий раз, как Твардовский к нему заходил, начинал читать стихи. И если Твардовский не слушал, Маршак страшно обижался. Он очень гордился знаменитой карикатурой Кукрыниксов «Маршак Советского Союза» – понятно, на чем основан каламбур, – подаренной ему на семидесятипятилетие. Он страшно гордился тем, что его узнают шоферы на улице. Он показывал бесконечно письма, пришедшие ему из Англии, и миллионы писем от детей. Он был тщеславен, это Твардовского раздражало, но когда он умер, Твардовский записал в дневнике: «Как будто ушло последнее, что связывало меня с литературой».

Чуковский, который его и любил, и ненавидел, и ревновал профессионально, получил от Маршака прекрасный подарок:

Но и Чуковский был временами от тщеславия Маршака в ужасе:

А вместе с тем в дневнике своем, всегда поразительно объективном, Чуковский записывал:

И вот, когда мы читаем:

понятно, что мироощущение старика, мироощущение умирающего тут схвачено очень точно. Но как светло, легко и почти празднично об этом сказано. Человек собирается в путешествие. И от этого веет такой же гармонией, как и от всего, что он делал.

Вот еще пример классического, чистого Маршака, такого «маршакизма», возведенного в куб:

Ну, это дикий трюизм, сколько уже народу писало про кактус, на котором расцвел нежный цветок, или про грубый ствол, на котором расцвел нежный листок. Но вот приходит Маршак, и все преображается. Хотя преображается в направлении детском. Преображается в сторону идиллии. Но это тоже важно. Мы так привыкли к грубому, крикливому, страшному, что должен быть хоть кто-то (тут я ссылаюсь на Матвееву, любимую ученицу Маршака, который ей сказал: «Голубчик, не теряйте вашу звонкость»), о ком Матвеева сказала:

Ну хоть кому-то должно быть хорошо! И Маршак – единственный русский поэт двадцатого века, много нахлебавшийся, чуть не посаженный в 1937-м, уехавший в Москву вовремя, травимый периодически, – умудряется вот эту прелесть и уют жизни до нас донести.

Не могу не сказать пару слов уже под занавес о поэтической сатире Маршака, которая тоже очень запоминалась и в которой звучала абсолютно детская уверенность, что все будет хорошо. Кстати говоря, вторую свою Сталинскую премию в 1942 году Маршак получил за гениальную свою политическую сатиру.