Нетелефонный разговор - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Танич cтр.№ 64

И наши хозяйственные солдатики, из сельских, забив чью-то приблудную свинку, быстренько превращали ее в соленое сало. И возили мы за собой пахнущий чесноком снарядный ящик, полный этого самого сала. Не скоро оно обернулось бляшками, и мы, доктор Акчурин и я, с помощью Господа Бога, пока с ними справляемся.

А чем я вообще в жизни питался – не от одного же фронтового сала бляшки! Что я люблю, не обжора ли я? Да нет, вроде даже малоежка по сравнению с другими мужиками, полжизни недоедал. Именно так, а не недопереедал! И не имею пристрастия к ресторанам, люблю принимать гостей дома (Лидочке – нож острый!).

Все же есть и приоритеты в еде, их аскетически мало: драники – еврейские оладьи из тертого на терке картофеля на подсолнечном масле. Вы скажете, не еврейские, а белорусские! Так и евреи-то белорусские, из местечек.

Еще пирожки из кислого теста с картошечкой, перченые, с лучком, горяченькие, опять же – белорусские!

А что еще? Домашний «наполеон» с заварным кремом с толченым грецким орехом и ванилью. Арбуз холодный, обязательно чтобы холодный, а вокруг жара на исходе лета. Вот и вся моя нехитрая «Елена Молоховец»!

Ну, вспоминай, вспоминай, покайся. Да как будто и все, мало ли чего было, а чтобы мечталось о чем, так нет. Правда, когда неделями на войне голодал и свинка на пути не попадалась…

Володя Соловьев, известный телеведущий, был толстяком. Тем, что у мальчишек называется жиртрест. А потом вдруг опомнился, взял да похудел на 40 килограммов. Не знаю, от какой отметки, но в любом случае минус сорок – это маленький подвиг личного масштаба.

Каким образом? – спросил я его как-то, когда он пригласил меня в передачу.

Он взял листок и быстро написал довольно недлинный список. Список назывался: «Низ-зя!» «Мучное, всякие там макарошки, сладкое, даже соки, животные жиры, картофель, рис, бананы. Фрукты – только через час после еды. Все!»

Зачем я привел это табу? А должна же быть и какая-то польза от моей книжки, не только праздное любопытство. Вдруг кто и воспользуется предостережением Володи Соловьева. Это не означает, что, воспользовавшись, сразу станет обаятельным телеведущим.

Так что же, Володя? Думаешь, что я теперь перейду на травку, ведь жить-то охота? Нет, отвечает он мне, не отвечая на мой риторический вопрос. Есть большой выбор вкусного, оставшегося за пределами «Низ-зя»: золотая рыбка-семга, яйца с печенью трески и молодым зеленым луком, постная телятина, те же рижские шпроты. А грибы, а соленья! Да и фруктами, той же черешней объешься. Но – через час после яичницы-глазуньи.

А на траве, продолжает он как бы мне отвечать, сам знаю, не проживешь. Мы же хищники! Волки, они на траве только спят, если вообще они когда-нибудь спят. А питаются исключительно бляшками, предпочитая жирную говядину.

А я развожу руками и думаю: а чем я вообще питался каждый день, а иногда и три раза в день всю жизнь? Не помню. Поверьте, не помню!

В детстве у нас была домработница Миля, не Мила, а Миля, наверное, Меланья. Я прекрасно помню ее, миловидную, молодую, деревенскую, а может быть, пригородную хохотушку. Кто острил в нашем доме, не скажу, но Миля всегда хохотала. Миля готовила хорошо. Вот только не скажу что. Пирожки вышеупомянутые доставала из казана с кипящим маслом мама, а вышеупомянутые драники лично, от начала и до обеда, готовил и жарил папа.

И я этому обучился. Преферансу – нет, а драники – пожалуйста!

В доме, в недействующей ванной комнате висели балычки – это же Таганрог, рыбное Азовское море. Погреб был забит картофелем и соленьями. Иногда родители устраивали приемы, заказывали огромные, величиной в стол, торты, вертели банки с домашним мороженым, желтым, с убийственным ароматом ванили.

Но что мы ели каждый день, убей – не упомню. Помню, родители отца на еврейскую пасху заготавливали мацу, и русская девушка Миля мережила раскатанные листы теста специальным старинным колесиком. Фрагмент.

Балыки, да, всегда висели, но нет в памяти ни одного случая, чтобы я их ел. А что же все-таки я ел? Иногда, летом, холодные щавелевые щи или такой же свекольник, из погреба, со сметаной. Не поправишься.

И убегал с утра гонять мяч по пустырям. Пустыри и противники менялись, но не помню, чтобы я в перерывах бегал домой подзаправиться.

А потом, когда мы остались с мамой вдвоем, я сам варил, ожидая ее с работы, рисовую кашу на молоке, если удавалось не прозевать прибытие молочной цистерны. Помню, что кашу варил приторно сладкую. Ну не может же быть бляшек от рисовой каши!

А еще потом, уже в прозябающей и безденежной своей семье, опять же я изготавливал такое спецжаркое: макароны (макарошки!) с баклажанной икрой – ее всегда было полно в магазинах на юге.

Вот и вся моя еда, за жизнь вся! Другой не помню.

Так откуда же бляшки? Бля…

Мы живем с недавних пор в большой и красивой квартире. И дорогой – нескоро еще расплачусь с долгами. Впервые, как и должны бы жить все, но до такого, боюсь, человечество не доживет, занятое распрями и войнами непонятно в чьих интересах, – даже прикормленные обозреватели путаются, объясняя.

Меняясь квадратными метрами в советские, казалось, вечные времена, мы просили «последних этажей не предлагать!». Теперь мы добиваемся и переплачиваем именно за верхние этажи, под крышей, с видом на Первопрестольную. Так вот, крышу я занял, а во сколько мне этот вид с птичьего полета обойдется, пока не знаю.

Ремонт был долгим и, по поговорке, может быть приравнен к двум пожарам. И так называемая «протечка» все же состоялась, и на ее ликвидацию ушло целых два месяца. А просто жестяной отсекатель дождей на фасаде какой-то нетрезвый фасадник повернул не наружу, а внутрь. Даже представить такое было трудно.