Чернобыль. История катастрофы - читать онлайн книгу. Автор: Адам Хиггинботам cтр.№ 126

Но когда Александр заговорил об аварии, струйки пота побежали сквозь его коротко остриженные волосы, и платок, который он комкал в ладони, быстро промок насквозь ^[1461]. Ювченко не знал, сделала ли радиация его бесплодным, хотя врачи уверяли чету Ювченко, что они могут без опасений заводить детей. Но Наталья не доверяла им и сомневалась в их мотивации: ей не хотелось стать бездумным объектом какого-то бессердечного эксперимента.

Поэтому их сын Кирилл, который тогда учился на врача, оставался единственным ребенком в семье. Еще они взяли сиамского кота по кличке Чарли, рожденного 26 апреля, что они посчитали добрым предзнаменованием. Александр сказал, что воздействие, которое радиация оказала на его здоровье, было не столь значительным, как можно было бы представить. «Врачи продолжают твердить мне, что я выжил и могу жить дальше не беспокоясь, – сказал он. – Но когда я вернулся на Украину, мне стали рассказывать о тех, кто умер. Случилось ли это из-за радиации? Я не знаю. Я ничего не понимаю в статистике. Однако, когда друзья спрашивают меня об этом, я отвечаю: чем меньше об этом думаешь, тем дольше проживешь».

Погода во второй половине дня 25 апреля 2016 года в Припяти выдалась прекрасная, теплая – больше похожая на лето, чем на весну ^[1462]. Город был тихим и пустым, тяжелая зеленая тишина прерывалась только пением птиц. Спустя почти 30 лет после взрыва на 4-м энергоблоке атомград, который Виктор Брюханов, как по волшебству, воздвиг в чистом поле, вновь отвоевала себе природа ^[1463]. Прекрасные балтийские розы, посаженные по распоряжению директора, давно одичали, их почерневшие бутоны гнили в густом переплетении кустов посреди городской площади, лес из ив, сосен и диких груш заполнил футбольный стадион, одинокий побег березы пробился сквозь растрескавшиеся ступени главного входа в «Белый дом» а разросшиеся дубы и акации сузили широкую улицу Курчатова до пестрой лесной тропы. На фонарных столбах сохранились серпы и молоты, но советские звезды заржавели и погнулись, отодвинутые разросшимися ветками, и изображения на дорожных знаках стерлись под солнцем и дождем. Одеяло густого мха растянулось под разваливающимся колесом обозрения.

Открытые всем ветрам, атакуемые водой, морозом и всепроникающими лишайниками, многие городские здания были на грани разрушения. На Спортивной улице вход в один из домов был перекрыт упавшими бетонными панелями. Мародеры и утильщики утащили из города почти весь металл, который они отыскали, оставив после себя комнаты с силуэтами снятых батарей и дыры в уличном асфальте, там, где из земли вытащили трубы и кабели. В многоэтажках на проспекте Ленина лестницы были засыпаны битым стеклом, обои свисали со стен комнат влажными выцветшими лоскутами. На четвертом этаже дома 13/34, выходящего на улицу Курчатова, была сорвана с петель и валялась на лестничной клетке входная дверь квартиры Брюхановых, покрытая толстым слоем пыли. Большая угловая квартира была почти пуста, мало что говорило о людях, которые жили здесь раньше: детская картинка со старинным автомобилем, наклеенная на кафель в темной ванной, одинокая туфля на высоком каблуке на полу кухни. Но с балкона, глядевшего на площадь, все еще видны были над верхушками деревьев буквы на крыше десятиэтажного здания напротив: «Хай буде атом робiтником, а не солдатом!»

На расстоянии 3 км отсюда строительные краны над реакторами № 5 и 6 Чернобыльской станции застыли в том положении, в каком они остановились в ночь аварии. Однако внутри основной части электростанции продолжал работать небольшой штат сотрудников. Когда обретшая независимость Украина начала получать первые счета за электричество, поступающее из России, правительство отказалось от своего решения как можно скорее закрыть оставшиеся три реактора станции (последний из них продолжал работать до 2000 года). Постоянно сокращавшийся контингент каждый день приезжал на ЧАЭС специальной электричкой из Славутича, занимался охлаждением, выводом из эксплуатации и разборкой трех уцелевших энергоблоков.

Я впервые оказался на Чернобыльской станции зимой. В то утро отопление перестало работать, и внутри комплекса стоял пронизывающий холод ^[1464]. На отметке +10, с «грязной» стороны санитарного шлюза, летел за окнами легкий снег, и два человека в белых комбинезонах и теплых куртках быстро шли по коридору деаэратора, выдыхая клубы пара. На блочном щите управления № 2 три инженера стояли за своими пультами, курили и негромко разговаривали по телефонам. Многие шкалы приборов и сигнальных ламп на пультах были заклеены бумажками с надписью «Не работает». В центре законсервированной панели управления, когда-то непрерывно мигавшей данными, поступавшими с реактора, маленький цветной телеэкран показывал картинку с камер, установленных в машинном зале: там медленно разбирали огромные турбины. Западнее по длинному коридору, который некогда соединял все четыре энергоблока станции, расходился по рабочим местам персонал. В спящем корпусе 3-го энергоблока гнетущая тишина скопилась в тусклых машинных помещениях. Полы все еще были застелены пожелтевшими пластиковыми матами, уложенными в 1986 году во время дезактивации. Мрачный серый свет просачивался через грязные стекла, толстые трубы свисали с потолка, во влажном воздухе стоял запах машинного масла и озона.

Спустившись еще по одной лестнице и пройдя очередной коридор без окон, вы вдруг чувствовали, что дальше идти невозможно. Присутствие чего-то близкого, но невидимого, чего-то чудовищного, становилось ощутимым. Связка толстых труб, идущая поверху, внезапно обрывалась, их обрезанные концы болтались в воздухе, чуть-чуть не доходя до того, что раньше было входом в коридор, а теперь было залито бетоном. Напротив этой стены в луже белесой жидкости стоял красный мраморный памятник с бронзовым барельефом: темный контур человека в круглой шапочке работника электростанции, одна рука в смятении протянута вперед, как бы прося о помощи, которая не придет ^[1465]. Это был надгробие Валерия Ходемчука, первого человека, погибшего при взрыве на 4-м энергоблоке. Его выжившие коллеги поставили памятник как можно ближе к тому месту, где, как они полагали, лежало его тело. Останки пропавшего машиниста покоились по ту сторону 3 м бетона и слоя свинца, под тысячами тонн обломков и песка. Где-то там же, вместе с ним, было расплавившееся сердце реактора № 4 – масса урана, циркония и других элементов активной зоны, почти такая же загадочная и смертельно-опасная, как и в тот день, когда почти 30 лет назад началась катастрофа.

Небольшая группа специалистов Курчатовского института, которые летом 1986 года начали исследования внутри строящегося саркофага, с первых шагов сталкивалась с препятствиями ^[1466]. Их направили сюда из Москвы искать пропавшие сотни тонн ядерного топлива, на котором работал реактор № 4, но этим поискам мешали поля гамма-излучения, обрушения, каскады залитого средмашевцами бетона и ломающееся оборудование. Попытки использовать роботов закончились тем же образом, что и многие другие, предпринятые в Особой зоне. Один, сконструированный за очень большие деньги для обследования руин, оказался не способен преодолевать даже небольшие препятствия; операторам неоднократно приходилось его выручать, пока, в конце концов, он не застыл намертво в зоне высокой радиации. Вечером собравшиеся члены группы просматривали фрагмент видеозаписи, на которой робот неожиданно ожил, начал, словно в комической пантомиме, мигать лампами и размахивать конечностями и двинулся по коридору, где заскрипел и свалился набок – операторам пришлось вытаскивать его под дружные проклятия.