Большое Сердце - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Руфен cтр.№ 55

Эта перемена, при несходных причинах, очень походила на то, что довелось познать королю. Прежде он, как и вся его семья, вел суровый образ жизни. Его появления на людях сводились к четырем приемам: на Пасху, Пятидесятницу, День Всех Святых и Рождество. Король раздавал подарки придворным и присутствовал на торжественной мессе. Затем следовало застолье, в конце которого слуги разбрасывали монеты под крики: «Щедрость, щедрость!» Просто, быстро и, в сущности, не очень-то весело. Когда королю открылся доступ к наслаждениям, некоторые обычаи, распространенные при других дворах, были введены и у нас.

Главным распорядителем этих новых увеселений, бесспорно, был король Рене. Он вкладывал в них столько сил, что это вызывало восхищение. В то время обстоятельства особо благоприятствовали ему, и, когда мы присоединились к нему в Нанси, он устроил нам поистине апофеоз всевозможных развлечений. Благодаря разъездам, разветвленности родства и собственному любопытству король Рене был в курсе всего, что делалось в Европе по части празднеств. И в этом он желал первенствовать. Он содержал труппы артистов, привлекал различных посредников. Именно он ввел во Франции обычай «па» ^[26], который издавна был распространен в Бургундии. Эти «па» представляли собой рыцарские турниры, замысловатые правила которых были составлены в Германии или во Фландрии. На этих праздниках старинные воинские и придворные рыцарские аксессуары соседствовали с современными роскошными придумками: оружием, украшенным чеканкой, роскошными костюмами и грандиозными представлениями, предшествовавшими турнирам.

Король, похоже, от души развлекался на этих праздниках. После капитуляции Меца он направился в Шалон, где король Рене устроил в его честь «па», длившееся целую неделю. Карла бурно приветствовали, когда он скрестил копья с Брезе, который, конечно же, поддался ему. Королю хотелось блеснуть перед Агнессой, и он открыто приветствовал ее. По такому случаю на ней были серебряные доспехи, украшенные драгоценными камнями. Этот исключительный наряд, как, впрочем, почти все наряды, доспехи и украшения, был доставлен из Казначейства. На протяжении нескольких предшествующих недель я получал заказы на все, что при дворе считали блистательным, и постарался дать даже тем, у кого денег не было, возможность предстать на этом празднике сообразно их положению в обществе. Агнесса пришла ко мне лично. Она не могла не заметить моего волнения. Впрочем, она явилась не одна, и разговор свелся к практическим вопросам, которые касались ее заказов к турниру. Эта встреча оставила меня в недоумении и погрузила в легкую меланхолию. Я впервые увиделся с ней приватно, причем спустя столько времени после нашего знакомства. Даже учитывая ту сдержанность, к которой ее обязывало присутствие посторонних, я не уловил ни малейшего проявления тех чувств, которые, как мне казалось, она испытывала поначалу. Ни знака, пусть совсем незаметного, ни взгляда, ни словечка, которое можно было бы истолковать двояко, чтобы возбудить мои чувства. И я задался вопросом, не предаюсь ли я в очередной раз грезам, которые живут только во мне одном.

Ее поведение на турнире – а я внимательно смотрел на Агнессу, и не было нужды это скрывать, поскольку все глаза были устремлены на нее, – показывало, что она, как никогда прежде, влюблена в короля и, как никогда прежде, королем любима.

Быть на празднике с тяжелым сердцем – лучший способ вынести хладнокровное суждение. В моем распоряжении было восемь дней среди всеобщего веселья, чтобы составить мнение относительно короля Рене и того культа роскоши и наслаждений, который он ввел при французском дворе. По случаю празднества я был одет богато: король то и дело призывал меня к себе, требуя куда-нибудь его сопровождать или улаживать денежные вопросы. Я с приличествующей ситуации улыбкой давал понять, что тоже захвачен всеобщим весельем. На самом деле настроение у меня было мрачное.

Эти турниры казались мне нелепыми и неуместными. С их помощью пытались воскресить канувшие в Лету времена. И если мы были в шаге от того, чтобы одержать верх над англичанами, то лишь потому, что создали современную армию, которую Жан Бюро снабдил артиллерией, а я финансировал. Чествовать надо было эту новую армию, а не рыцарство, разрушившее королевство.

Если бы еще это воскрешение былых нравов носило скромный и непритязательный характер! Когда я приобретал замки-крепости, я стремился уловить отголосок ушедших времен, рождавших во мне тихую ностальгию. На турнирах же, напротив, рыцарство пыталось предстать живым, однако я прекрасно понимал, что оно приказало долго жить. Мне была знакома оборотная сторона медали, поскольку имелись точные сведения о проданных землях, уступленных за бесценок замках и долгах. Я знал, какой нищетой приходилось расплачиваться за этот разгул богатства. Рыцарство было живым когда-то давно, когда оно опиралось на владение землей и на людей, подчинявшихся сюзерену. Ныне правили деньги, а сеньоров больше не было.

Гвоздем представления в Шалоне стало изысканное явление зерцала рыцарства, знаменитого Жака де Лалена ^[27], который по всей Франции почитался за образец доблести. Этот герой казался пришедшим прямо из легенд о короле Артуре. Он был подчеркнуто благочестив, выходил на поединок в ореоле славы. Он превратил свое целомудрие в добродетель и совершенно невероятное орудие соблазнения. Мне любопытно было увидеть это чудо, намеревавшееся строжайшим образом воспроизводить рыцарские ристалища.

Но вместо этого я увидел манерного девственника, грубого и довольно-таки смешного. Было очевидно, что его целомудрие вызвано не обетом, а, скорее, робостью, выдаваемой за добродетель. Его манеры настолько отличались от современных нравов, что казалось, он разыгрывает какую-то роль. Зеваки смотрели на него с тем же любопытством, с каким аплодировали комедиантам, которые выступали перед турниром. На этом турнире Жак де Лален умело применял накопленный опыт, так как участвовал во многих боях. То, что для обычного дворянина было редким и необычным занятием, для этого рыцаря было делом привычным, которому он был обучен. Успех ему обеспечивали скорее не личные качества, а оплошности его противников. Тем не менее он приписывал всем своим деяниям такую важность, с таким тщанием выполнял самые незначительные, отжившие свой век церемонии, что все его победы сходили за логическое следствие благородства, внешние проявления которого он тщательным образом соблюдал.

На самом деле этот мелкий тип был законченный дурак. Доведенная до крайности приверженность правилам подменяла в нем самобытность. Я в этом убедился, когда в перерыве между двумя поединками мне представилась возможность побеседовать с ним. Прогуливаясь мимо его слуг, я понял, что не стоило рассматривать доспехи этого рыцаря вблизи. Кожаные части его доспехов были иссохшими и растрескавшимися, ткань вся в заплатах, а кони, лишенные былой роскоши, некормлеными и тощими. Эти подробности меня несколько успокоили: они делали этого рыцаря более похожим на человека, а главное, более соответствующим тому сословию, олицетворением которого он слыл. Как и у остальных рыцарей, денег у него не было. Мир, в котором, как ему казалось, он вращался, не имел ничего общего с миром рыцарей былых времен. Что толку от того, что он спешил попасть с одной схватки на другую, что его всякий раз принимали роскошно, – все равно он едва сводил концы с концами. В разговоре я вынудил его коснуться и денежных вопросов. Он в ужасе посмотрел на меня. Я понял, что его приверженность героической рыцарской жизни до скончания веков не была притворной. Он упорно отказывался видеть мир таким, каков он есть, и воспринимал людей вроде меня с таким же презрением, каким их обливали его предки. Если бы я не видел, как Агнесса восхищается им и бросает на него, как мне чудилось, влюбленные взгляды, может быть, я и не стал бы загонять его в угол. Но я не смог отказать себе в удовольствии поставить его в весьма затруднительное положение. Он знал о том, какую роль я играю при дворе, и не мог ответить мне грубостью. Защищаясь от моей бесцеремонности, он смог только что-то сбивчиво пробормотать в ответ.