Большое Сердце - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Руфен cтр.№ 48

Спрос был огромным. Перемирие с Англией продолжалось, и жажда роскоши не знала границ. Я едва поспевал исполнять заказы тех, кто обращался в Казначейство. Меня благодарили, и, отпуская ткани и платья, я чувствовал себя так, будто спасал чью-то жизнь. Если покупатель не мог сразу расплатиться, я отпускал в долг, и все, кто имел какой-то вес при французском дворе, вскоре сделались моими должниками.

Флоренция меня изменила. Впервые после возвращения я задумался о том, чтобы не только приумножать свое богатство, но и использовать его в личных целях. Прежде деньги были лишь результатом моей деловой активности. Я действовал вовсе не ради того, чтобы их получить, и, как я уже говорил, моя повседневная жизнь, за малым исключением, оставалась простой и скромной. Во Флоренции мне открылось нечто новое. Это не было связано с тягой к комфорту или роскоши. По правде сказать, это была еще одна мечта, которая возникла как раз вовремя – в тот момент, когда другие мои планы, воплощаясь в жизнь, теряли для меня свою привлекательность.

Как объяснить это открытие? Я мог бы лишь назвать его, сказав, что Флоренция открыла мне, что такое искусство. Но этого недостаточно. Я должен выразиться точнее. До тех пор мне было знакомо лишь одно искусство – мастерство ремесленников, например то, чем занимался мой отец. Овладение различными навыками, чтобы превратить природное сырье в полезные, прочные и красивые предметы. Этим занимались скорняки и портные, каменщики и повара. Это искусство могло совершенствоваться, но в целом мастерство передавалось по наследству – от мастера к подмастерью, от отца к сыну. Во Флоренции я научился отличать искусство ремесленника, пусть самое утонченное, от искусства творца, в котором отражалось нечто иное: дар, исключительность, новизна.

Там я часто встречался с художниками. Наблюдая за ними, я ясно увидел грань между двумя категориями – техникой и творчеством. Растирая краски, готовя материалы, чтобы писать темперой или маслом, создавать фрески, они еще были ремесленниками. Некоторые ими и оставались, работая над традиционными сюжетами и подражая хорошо известным образцам. Другие же в какой-то момент созидания отступали от образца, выходили за рамки усвоенных технических приемов и впускали в свое творение нечто неизведанное. Я узнал это нечто: то было громадное пространство мечты. Благодаря ему человечество открывало возвышенное. Мы называемся людьми, потому что имеем доступ к тому, чего не существует. Это богатство даровано не всем, но те, кому удается проникнуть в эти незримые дали, возвращаются оттуда с сокровищами, которыми делятся потом с остальными.

Я говорю о художниках, поскольку именно их дар поразил меня сильнее всего. Я мог бы привести в пример архитекторов, музыкантов, поэтов. Творцов было гораздо меньше, чем простых ремесленников. Но именно их творчество было той движущей силой, которая заставляла город развиваться. В этом заключалось серьезное отличие Флоренции от стран Востока. Я начинал понимать, что чувствовал некогда в Дамаске. Этот город был средоточием утонченности и богатства, однако там они пребывали без движения. Ничего нового не появлялось. Когда-то город пережил свой золотой век, но теперь, похоже, все кончилось. Дамаск почивал на лаврах ушедших времен. Во Флоренции же, напротив, новизна была повсюду. Этот город заимствовал богатства и приемы мастерства в далеких странах – как было с культурой шелковичного червя, пришедшей из Китая. Но Флоренция на этом не останавливалась. Ей было необходимо и дальше преображать, превосходить достигнутое, создавать; это был город творцов.

Я вернулся во Францию с убеждением, что нам следует не просто накапливать богатства; я также был уверен, что нам никогда по-настоящему не стать в свою очередь центром мира, если мы не достигнем высшей сферы – искусства и творчества. Сегодня это расхожая мысль. В ту пору она была новой.

Трудно представить себе путь, проделанный Францией за последние десять лет. К моменту перемирия с Англией за спиной у нас было почти сто лет войны и разрухи. Мы знали лишь два состояния – нищету и изобилие. Избавляясь от первого, мы безоглядно бросались ко второму. Отсюда эта невероятная жажда количества: больше нарядов, больше украшений, больше кушаний, больше дворцов, праздников, танцев, больше любви. Слабый огонек жизни, поглощавший скромные ресурсы в жестокие времена, теперь разгорелся с такой силой, что нам приходилось охапками подбрасывать туда наслаждения, которые отныне стали доступны благодаря наступившему миру. Однако наши вкусы по-прежнему оставались грубыми.

Я был одним из тех, кто способствовал этой расточительности. Флоренция помогла мне выйти на новый уровень: я не только торговал привозимыми издалека товарами как купец, но и участвовал в их создании как член Гильдии шелка. Во Франции я был одним из немногих, кто думал о том, чтобы еще и производить товары. Призвав Гильома и Жана, я изложил им свой план. Я больше не собирался ввозить оружие или продавать рулоны тканей, я хотел их делать. Я решил не просто получать прибыль от торговли, но и производить что-то самостоятельно, и не только ради денег. С этой целью я приобрел рудники в горах близ Лиона и привез туда проворных и знающих немцев, чтобы они добывали металлическую руду.

Вдохновленный флорентийцами, я придал идее созидания более широкий масштаб. Речь шла не только о том, чтобы повторять то, что создавалось в других местах, нужно было овладеть той силой, которая лежала в основе этих открытий. Я стремился, чтобы нововведения прижились повсюду. Мне нравилось давать волю воображению, чтобы потом его плоды воплотились в чем-то материальном. Отныне я знал, что у истока создания чего-то нового стоят творцы. У нас они были крайне редки. Музыканты исполняли закрепленные каноном мелодии, художники копировали распространенные религиозные сюжеты. Наши поэты, пожалуй, были единственными, кто жил в причудливом мире собственных мыслей и чувств. Но из всех творцов они менее всех были связаны с материальным. Вернувшись из Флоренции, я поставил перед собой задачу объединять таланты, которые будут встречаться мне на пути, давать им полную свободу для создания новых украшений, новых зданий, небывалых зрелищ. Я не был уверен, что, после того как наша земля долго пребывала в запустении войны, мы будем на это способны. И все же Франция, которая сто лет назад рождала строителей соборов, не могла быть бесплодной в отношении искусств. Оставалось лишь разыскать младую поросль и создать условия, в которых творчество могло бы развиваться и цвести.

* * *

Мне представилась возможность самому заняться творчеством при возведении обещанного Масэ дворца. До поездки во Флоренцию мне казалось, что это здание должно быть похожим на то, которое являлось для меня воплощением высшей роскоши: Шато-де-Меэн-сюр-Йевр. Король, бывая в здешних местах, останавливался в этом замке, который некогда построил герцог Иоанн ^[22]. Это была крепость с круглыми башнями. Единственным, хоть и робким нововведением, ставшим его главным достоинством, были пробитые в каменных стенах высокие окна, откуда открывался прекрасный вид.

Купленный мною земельный участок с остатками римской крепостной стены должен был лечь в основание точно такой же постройки, как замок Меэн, – по крайней мере, так мы задумали с Масэ. Для этого было решено добавить к большой римской башне еще одну, чтобы здание походило на крепость. Но, вернувшись из Флоренции, я счел эту идею нелепой. Там я увидел дворцы, которые ничем не напоминали о войне, и неспроста. Это были высокие светлые дома, где башни возводили лишь затем, чтобы по внутренней винтовой лестнице подниматься на верхнюю площадку. Фрески на стенах итальянских дворцов излучали сияние красок, а цветные витражи несли живой свет. Архитекторы соревновались в стремлении придать этим зданиям изящество и легкость, в то время как наши замки-крепости напоминали о варварской старине.