Наташе он показался мальчишкой. Светлое, чистое лицо, голубые глаза…
— Вам…
— Евгения Леонидыча…
— Сейчас будет, подождите.
Чувствуется, он был рад, что посетительница — не к нему, и можно продолжать — и поскорее отделаться от нелюбимой работы.
— Саша, готов? — заглянула в дверь ещё одна сестра. Какие они здесь все молодые и красивые…
— Вам сейчас идти оперировать? — решилась спросить Наташа. — И… как вы…не волнуетесь?
Ей показалось, он едва не хихикнул в ответ на глупый вопрос:
— Борюсь душевным трепетом.
Потом пришёл главный, и долго, обстоятельно рассказывал Наташе про дела больничные. Хорошо, что она взяла вторую кассету для диктофона. Главный ей не понравился — обаяния в нём было ноль целых фиг десятых, и любви к своей профессии столько же. Вот хозяйственник из него, наверное, был неплохой — он никак не мог закончить перечислять, что еще надо купить для больницы. Под конец, однако, он сам утомился от своих монологов, и откровенно обрадовался Наташиному кивку.
— У меня всё.
— Выход найдёте?
Лифт, конечно, был занят. Но вниз — не вверх… Наташа вышла на площадку пятого этажа, глянула вниз — на бесконечные ступени. Внезапно закружилась голова. От постоянного переутомления такое с ней часто бывало. Обычно она умела скрывать это состояние — стоит выйти на свежий воздух, сесть на лавочку, закрыть глаза и посидеть несколько минут… И дурнота отступит, можно возвращаться в общество, как ни в чем не бывало.
Но в этот раз приступ головокружения был особенно сильным. Похоже, стены и пол собрались поменяться местами. И — лестничный провал впереди…
— Эй-эй-эй, — кто-то крепко взял её под локоть…
…Она сидела на диванчике в коридоре. Молодой человек Саша заглядывал ей в лицо. Слава богу — не перепугано, как тётки-бабки, если бы она упала на улице… Смотрел доброжелательно и даже весело. С чего бы это хирургу пугаться обмороков?
— Что с нами — знаем? — спросил он.
— Знаем. Давление низкое, — в тон ему ответила она.
— Так лечиться надо.
— Сейчас пройдёт, — она сунула руку в карман куртки, достала и бросила на язык таблетку кофеина, — Не беспокойтесь, идите по своим делам…
Четверть часа спустя она стояла на ступеньках больницы, вдыхая свежий зимний воздух и решаясь тронуться в путь.
Хлопнула дверь, Саша сбежал по ступенькам мимо неё, уже без белого халата, в куртке — видимо, его смена закончилась… Обернулся, и глянул искоса, причем взгляд был такой же быстрый, цепкий, всё замечающий, как тогда, в ординаторской.
— Давайте подвезу…
У него были «жигули» зеленого цвета.
Наташа тихонько напела:
— Все уснули до рассвета
Лишь зелёная карета,
Мчится, мчится в вышине,
Hе угнаться за каретой,
Ведь весна в карете этой…
Он улыбнулся и кивнул — помнил эту песню. Может быть, Саша был ее ровесником, просто жизнь его шла легче, и он не состарился так быстро…
Пока они ехали — а путь был долгий, через весь город — разговорились. Наташа настолько не ждала мужского внимания к себе, что заговорила с Сашей просто, как со случайным попутчиком. Они действительно принадлежали к одному поколению, и воспоминания о городе у них были общие.
— А помнишь, вон в том дворе стоял фонтан в виде слона?
— Еще бы… Я помню даже то, что когда-то в этом дворе показывали кино. Ребятня собиралась на лавочках. Приезжала передвижка…
В итоге весь путь до дома радостно повторялся этот зачин: «А помнишь?»
Остановив у её дома — хрущёвка, где за два метра до подъезда уже пахнет подвалом: сыростью и мышами — он, отсмеявшись, наконец, попросил: — Слушай, пришли мне статью, когда будет готова. Интересно, что ты там про нашу больницу накатаешь…
Достал дорогую барсетку, блокнот, черкнул адрес своей электронной почты.
Эту связь она приняла, как подарок судьбы. Без обязательств, без завтра…
Она переступала порог его квартиры, чувствуя себя собакой, которую впустили из ледяной непогоды — в тепло. Здесь блаженно ей было всё.
Полутьма. Мягкий свет торшера — по левую руку, а по правую — сказочный мир большого аквариума. Голубой проблеск рыб в нежной зелени водорослей, плавно колышущие хвостами красавицы — они подплывали к самому стеклу, и круглые их глаза — может быть, видели Наташу?
Он приходил из кухни вместе с запахом кофе, задёргивал шторы, отгораживая их мир от улицы, присаживался перед ней на корточки.
— Устала?
Конечно не так, как он, выстаивавший в операционной много часов подряд. Её усталость была иного рода. Наташе хотелось свернуться клубком и пролежать так несколько лет подряд, чувствуя, как время течёт мимо тебя, словно песок в часах.
Ей казалось, что усталость эта неисцелима.
Постепенно она начала оживать. Теперь в магазинах она замечала красивые вещи, которые хороши были бы на ней. Ей хотелось попросить подать те или иные духи, просто: открыть, понюхать…
Она проводила ладонью по поверхности стола — и приятна ей была его прохладная гладкость. Щемяще прекрасными казались ветки рябины, и шапки мокрого снега на последних ягодах.
И когда она делала тяжелую домашнюю работу, не грязь была у неё перед глазами, а память этой красоты. И ей было легче.
Она похорошела, стала следить за собой много больше.
— Глазки-то как засветились, — говорили на работе. — Да ты, у нас, оказывается, хорошенькая! Влюбилась, что ли?
Она не влюбилась. Полюбила. Сашу — и через него свою жизнь. Радостно теперь отвечала она на объятия детей, смеялась с ними. И о бабушке — не просто заботилась, но хватало сил и жалеть, и, благодаря этой жалости делать для старушки больше, чем та просила. Конец дня. Можно выключать компьютер. Накинуть шубку, и выбежать — в хоровод летящих снежинок. В полутьме призрачно вырисовывались очертанья машины. А в самой машине было уж и совсем темно. Но она видела его короткую улыбку — не может сдержаться, рад.
Гулкость высокой лестницы, поворот ключа в знакомой двери. И уже в прихожей можно обнять Сашу, и несколько минут блаженно стоять, прильнув к нему. Обрывалось сердце, пересыхали губы.
…Будем пить кофе? — спрашивал он после.
Или хвастался:
— Смотри, что я приготовил…
В этот раз он поставил перед ней казан фантастического плова. Дымился рис, желтели в нём кольца лука, много было и сочной моркови, и поджаренного до тёмной корочки мяса. А ещё она узнала шампиньоны, и ананасы…