Мед багульника - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Свичкарь cтр.№ 21

Сталина уже не было в живых, родителей оправдали (отца — посмертно), но Дед так и остался жить в селе. Даже не попытался найти в большом городе применения своим многочисленным талантам.

Особенно — еще со школьных времен — преуспевал он в математике. Бывало, учитель еще объясняет задачу, а Илюша уже у доски.

— Можно проще, можно лучше…

И тут же набрасывает решение своим особенным способом. Ласково и с сожалением смотрит на него учитель:

— Ты прав, Трегубов, но они ведь одноклассники твои этого не поймут…

Был Дед способен и к музыке, часами сидел у приемника, когда передавали оперу или хороший концерт, а, оказавшись в городе, мог надолго замереть под окнами музыкальной школы, чтобы послушать даже ученическую игру. Это необходимо ему было — как другим еда и питье.

Голос ему был дан от природы небольшой, но приятный. Музыкального инструмента он так и не освоил, но уже в зрелые годы, на концертах в Доме культуры часто выступал с романсами.

Карьеры не сделал — на пенсию ушел с той же бухгалтерской должности, но еще много лет его вспоминали как самого добросовестного сотрудника, на чьи расчеты без сомнения можно было положиться.

Выйдя на пенсию, Дед занялся садом, этим вскоре даже прославился. Вывел новый сорт вишни, особенно сладкий — за саженцами к нему приходили не только сельчане, но и приезжали издалека. А десятки сортов яблонь, что росли у него!

— Как ты, Илья Григорьевич, даже названия все упомнишь? — дивились соседи.

Ухаживать за садом помогали дети со всего села. Обкопать и побелить деревца, собрать яблоки в плетеные корзины, полить розы и георгины в палисаднике…  Дед неизменно — хоть понемногу — но платил своим помощникам, оставлял их обедать.

— Не возьму денежек, — порой мотала головой какая-нибудь девочка.

— Нельзя, деточка, — отвечал Дед, — Иначе деревце, что ты посадила, не приживется.

Все труднее жилось сельчанам. Мраморное месторождение истощилось, люди перебирались в город, или ездили туда на заработки.

Урожай, что собирал Дед, по большей части шел в дома тех, кто нуждался. Что-то удавалось и продать, и деньги тоже распределялись особенно. Приобретя нужное для сада, остальное Дед тратил на книги. Прочитывал — и передавал в сельскую библиотеку. И журналы, на которые был подписан, после переплетал и отдавал в читальню.

Зимой, вместо работ на земле, Дед занимался резьбой по дереву. Любимейшее его дело! И самое дорогое сердцу — наличники. Дивными кружевами оплетал окна, тончайшей прорезной резьбой. Не отойдешь от дома, все всматриваешься в переплетение узоров.

Как человеческие руки могут сделать такое?

Герман помнил вечера, когда они сидели: дед с инструментами — над работой, а Герман — праздно у голландки. Дрова уже догорали. Жарко натопленная печь светилась и казалась прозрачной, а в темной глубине ее — рдели и шли переливами темно красного и алого — угли.

Дед казался совсем старым — от сосредоточенности над делом своим, оттого, что не был оживлен беседой.

Очки — он надевал их, только работая, прядь седых волос, упавшая на лоб, руки темные от загара, жилистые. Ему на долю не выпало и года, свободного от труда, и не природа, а образ жизни сформировали в нем достаточную крепость и выносливость. И Герман удерживался от совета — лечь, отдохнуть, не засиживаться на восьмом-то десятке… Постоянная забота о чем-то держала деда на свете вернее любого отдыха.

Но когда он начинал рассказывать, и сам вдохновлялся, и смеялся — отступала жалость, оставляя место — только любви к нему.

— Как я готовился к экзаменам в институт, Герочка! С ума сходил — невозможно было не поступить, стыдно! Отец же мой учитель по профессии — я бы ему в глаза смотреть не смог, если бы завалил экзамен.

И я сидел — сперва по десять часов, потом по двенадцать, по шестнадцать. А потом раз — и упал в обморок. Как перепугалась мама! Она говорила: «Илюшенька, ты лежал, как мертвый». Побежала за фельдшером — один фельдшер у нас тогда в селе был. Тот пришел, сделал укол камфары, и сказал — что мне нельзя прикасаться к книгам! Так я год работал грузчиком, Герочка. Вагоны разгружал. Переживал, что все позабуду, что и знал… Зато как потом наверстывал — через год!

А когда я после института вернулся сюда — какое мне тут показалось раздолье!. Волга по весне наполняла водой ерики — и что за рыба в них водилась! Стерлядь я даже не любил — нет, вру, не стерлядь — пироги со стерляжьей визигой. Невкусно казалось. Но осетров каких ловили! Помню у соседей — там хозяин отменный рыбак — огромный осетр лежал в тазу. Нам принесли потом пол-литровую банку черной икры.

Да все вокруг — это было нечто единое, понимаешь, Герочка? Как это говорят теперь? Архитектурный стиль? Дома почти все деревянные, в один этаж, только два дома и отличались. Тот, где прежде купец Ваничев жил — там подымался мезонин. И промышленник Ухов, что до революции владел мраморным заводом — у него каменный дом был.

А вокруг, такая красота, Герочка, что аж в груди щемило. Папу сюда вроде по несчастью занесло, а когда мы с ним ходили в горы — подымались на вершины и смотрели оттуда на разлившуюся реку, на Заволжье, он говорил:

— Если в жизни кончатся силы, Илюша, приезжай сюда. Эти места вернут тебе веру в себя, — и с усмешкой, — Не знал папа, что я никуда отсюда не уеду.

— И не хотелось?

— Почему не хотелось, Герочка? Поездить, да…  Посмотреть нашу Россию. О загранице тогда не мечталось. Я и ездил, сколько мог. «Крест» поставил на стране. От Архангельска до Батуми, с севера на юг проехал. И от Минска — до Владивостока, с запада на восток. Центр, конечно, весь посмотрел — старые наши города…  В Прибалтике был. А вот в Средней Азии не пришлось. Началась вся эта заваруха. Деления, отделения! Такую страну не четвертовали даже, а на сотню кусков разорвали — как вороны! Как я жалею: Самарканд, Бухара — сокровища, а не города…, - мечтательно, — Обсерватория Улугбека… Так и не увидел.

А теперь, Герочка, и здесь сделают черт те что. Вместо того, чтобы сохранить село, которому — триста лет, это ж поискать надо такой живой памятник! Так нет: из него сделают — горнолыжный курорт.

Я б запретил строить тут особняки, непременно, запретил бы! Построят вот такую образину на четыре этажа — а рядом дом Ваничева от ветхости рассыпается, ступеньки гниют, резьбу отрывают — на растопку! Живут же там — алкоголики!

И владелец соседнего особняка уже кривится — давно пора снести эту рухлядь!

Рухлядь! Село процветало, благодаря Ваничеву! Он первую школу тут построил, больницу, церковь какую осилил — из города приезжали сюда венчаться. Говорили, что мало в России храмов таких — в стиле «русское барокко». Там благодать, там у порога ноги к полу прирастают, и рука тянется креститься.

Спаса лик видел? Знаешь, что в храме этом при советской власти — склад удобрений был? Все стены разъедены, а лик проступает. Глаза! Такие глаза, что если есть у тебя в душе хоть пятнышко светлое, ты же сам плакать начинаешь — от стыда за братьев своих, за то, что люди сотворили такое.