Питерская принцесса - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колина cтр.№ 41

– Ты что?! – удивился Боба.

Он распрямился, неожиданно предъявил широкие плечи, некоторую даже значимость в облике. Вечное выражение «А это, простите, я» случалось время от времени. Но теперь он все чаще поглядывал важно, с усталой гордостью. Будто ему присудили приз, кубок, почетный знак отличника боевой и физической подготовки! Никто еще не знал, но Боба-то знал, что скоро, скоро все узнают, и любовался пока сам на себя – такого любимого, успешного, такого настоящего – мужчину.

Маша была теперь не «убогая», а совсем своя, мухинская барышня. В академии она так и не прижилась, не было времени приживаться, поэтому ей там казалось тускло. А в Мухе, как в Стране чудес, происходили странные вещи. И жить с Антоном общую мухинскую жизнь было очень весело. Каждый вечер собирались в мастерской на скульптуре. Не на пьянку, а на праздник, на красиво накрытый стол. В мастерских встречались большей частью питерские. Иногородние завоевывали город, а питерцы тусовались.

Маша самостоятельно, без Антона, подружилась с одним ювелиром. Безошибочно выбрала его по своей привычке общаться со взрослыми. И он тоже к ней потянулся. Ювелиру было около сорока, он состоялся как художник и учился потому, что нужен диплом. Удивительно напивался этот ювелир, мастерски, совершенно инфернально.

– Я целый день сидел с ним в мастерской. Он никуда не выходил, а к вечеру в стельку пьяный, – шептал Антон Маше. – Может быть, его организм вырабатывает алкоголь? Тогда что именно? Пиво? Водку? И как? Потеет он пивом или писает водкой?

Маша не удивлялась. Страна чудес.

В мастерской слушали музыку, Баха и рок-н-ролл, обсуждали живопись, «закрытые» выставки в ДК Кирова. В этой мастерской валялось много запрещенной литературы. Маша принесла туда своего перепечатанного Бродского – очень уж хотелось заинтересовать собой и Антоном этих взрослых людей. Она очень радовалась, что может Антона туда привести, впервые компания была ее, а не его.

В Мухе не топили до декабря. Всегда мерзли и, чтобы согреться, ходили пить портвейн в соседний магазин. Впрочем, и весной тоже ходили. Маша пила портвейн вместе со всеми. Боялась только одного – попробовать травку. Никогда ни под каким видом – травку. Только чувствовала сладковатый запах, сразу вспоминала, кто она – Дедушкина внучка. Сантехник по прозвищу Кот в сапогах подторговывал в своей каморке анашой. Его каморку Маша обходила за версту.

На Новый год устраивался карнавал в Молодежном зале. Там были и костюмы, и оркестр, но самое веселье шло по мастерским, в основном на скульптуре. В мастерской имелся скелет в позе «Натурщика» Микеланджело, его все лепили. А на Новый год Антон с Машей нарядили скелет вместо елки в игрушки и гирлянды и таскали из мастерской в мастерскую. Так, в обнимку со скелетом, Маша и встретила Новый год. В тот Новый год вообще происходило какое-то особенное безумие. Все будто ошалели. Антон с приятелем кричали в рупор «ректор – эректор», а ближе к утру так испугались, что украли и спрятали рупор на чердаке ближайшего дома. Чтобы никаких доказательств, кто кричал, где рупор, мол, всем все показалось.

Жизнь, казалось, устроена как один непрерывный анекдот.

На «металле» работал мастер по травлению по прозвищу Сальери. Какая-то женщина спросила у Антона в вестибюле:

– Как мне пройти в мастерскую к такому-то?

– Девушка, не ходите туда, это же сексуальный маньяк, – доверительно прошептал Антон, взяв женщину под локоток.

Женщина оказалась женой «сексуального маньяка».

– Да ладно, – отмахивался Антон от упреков, – у них вся семья секс-маньяков. – Сын мастера по травлению учился в Мухе и прославился как еще больший бабник, чем отец. – Не так страшен отец, как его малютка.

На скульптуре училась прилежная, но известная своей бездарностью девушка. Она зубрила «Историю КПСС», «Историю искусств». Девушке в лицо говорили, что ей бы пойти на исторический. Бедняжка к тому же была очень некрасива.

Антон сочувственно ее спрашивал:

– Как ты выдерживаешь на себе мужские взгляды?

А она лишь кокетливо улыбалась в ответ.

– А вдруг она только делает вид, что не понимает? А в душе переживает? – беспокоилась Маша.

С этой бедной девушкой со скульптуры вышла у Антона история.

– У нас что, сегодня экзамен? – испуганно спросила она Антона, увидев его с зачеткой в руке у деканата.

– Как, ты не знала? У нас сегодня экзамен по онанизму.

Она ворвалась в деканат:

– Я не готовилась. Когда мне прийти на пересдачу онанизма?

– Жалко ее, зачем ты так?

– Жалко у пчелки.

С тех пор как у Маши завелись тайные поцелуйные отношения с Бобой, ей и с Антоном стало радостней и нежней. Как будто любовь переливалась между ними тремя.

Изредка они втроем оказывались на особенно дефицитных концертах или показах в Доме кино. С Бобой они об Антоне больше не говорили, как будто у Маши были с ним отношения в первом классе, а во втором закончились. Антону о Бобе говорить или же не говорить было ни к чему. При первом знакомстве он поставил Бобе снисходительную четверку с минусом за добродушие и поэтическую склонность и относился к Бобе с вежливой приязнью, с крошечной такой тенью презрения, будто неловкий некрасивый Боба – существо немножко среднего пола.

Сидя между своими мальчиками, Маша чувствовала себя как боксер после выигранного боя – временно отдыхала.

Берта Семеновна вырастила внучку на русской классике. Неточки, Грушеньки, Бедные Лизы были словно Машины подружки. Они и научили ее – когда женщина слишком страстно отдается любви, это всегда прекрасно и всегда трагично. Любовь для них, нежных и ранимых, оказывается больше жизни и всегда слишком жестокой. Вот они и гибнут, потому что не способны посмотреть реально. На жизнь, на любовь и на себя.

Маша не собиралась гибнуть. Она недаром бывала то потерянной дочерью короля, то внучкой актрисы Быстрицкой (поводом для этого, проходного, вранья послужила всего лишь старая довоенная открытка с ее портретом), объявляла себя родственницей декабриста Раевского. Даже случайно затерявшейся в России очень дальней родственницей царского дома Романовых не постеснялась себя объявить, во всяком случае, туманно намекала.

В любом вранье всегда был блистательный момент, ради которого все и затевалось, – первый момент, когда обескураженно, пусть на секунду, на час, верили. Маша не обижалась, если называли врушкой. А как иначе жить? Лавировать между Бертой Семеновной и Аней, быть одновременно особенной и «как все»?

В ней так много разной любви, что, оказывается, можно любить двоих! Если с Антоном все было одним закрученным нервом, напряженно и всегда немножко страшновато – вдруг разлюбит, то почему же нельзя, чтобы с Бобой было по-другому – покойно и уютно, как в старой фланелевой пижаме...

В ней словно жили две Маши. Нет, даже три. Одна Маша цепенела от любви и страданий, другая нежно-ласково дружила с Бобой, ну а третья зорко следила, как бы не совсем пропасть... Окончательно. Вместе с Бедной Лизой и остальной компанией.