Элегия Хиллбилли - читать онлайн книгу. Автор: Джей Ди Вэнс cтр.№ 9

У Папо и Мамо было трое детей – Джимми, Бев (моя мать) и Лори. Джимми родился в 1951 году, когда Мамо и Папо еще только привыкали к новой жизни. Они хотели большую семью, поэтому, невзирая на череду неудач и выкидышей, предпринимали все новые и новые попытки. Мамо потеряла девятерых детей. И это оставило на ее сердце глубокие шрамы. В колледже я узнал, что выкидыш может быть спровоцирован сильным стрессом, особенно на ранних сроках беременности. Порой я невольно думаю о том, сколько дядюшек и тетушек у меня могло быть, если бы не трудности тех лет, к которым добавилось еще и пьянство деда? Все же они пережили то страшное десятилетие, и в конечном счете их страдания окупились: 20 января 1961 года, в день инаугурации Джона Ф. Кеннеди, родилась моя мать, а еще через два года – тетушка Лори. На этом по каким-то своим причинам Папо и Мамо решили остановиться.

Дядюшка Джимми рассказывал о своей жизни до рождения сестер: «Мы были обычной семьей среднего класса, вполне себе счастливой. Помню, как смотрел по телевизору “Проделки Бивера” ^[11] и думал, что сериал прямо-таки про нас».

Тогда я просто кивнул и благополучно выкинул дядюшкины слова из головы. Однако позднее, вспоминая тот разговор, вдруг понял, что посторонним людям он показался бы бредом. Нормальные родители среднего класса, про которых снимают сериалы, не пытаются разгромить аптеки, потому что продавец нагрубил их ребенку. Для Папо и Мамо растоптать товары было обычным делом – так поступили бы любые хиллбилли ирландско-шотландского происхождения, вздумай кто обидеть их сына. Позднее дядюшка Джимми признался: «Мы были очень близки, но, как и все в нашем семействе, в один момент могли прийти в бешенство».

Какой бы лад ни царил в семье, с появлением в 1962 году второй дочери – Лори (которую я зову тетушкой Ви) – отношения стали сложнее. С середины 1960-х Папо начал пить сильнее прежнего, а Мамо замкнулась. Соседские дети предупреждали почтальона, чтобы тот держался подальше от «злой ведьмы» на Маккинли-стрит. Тот не послушал мудрого совета, и на пороге дома его встретила женщина с длинной ментоловой сигаретой в зубах, которая велела ему «свалить на хрен» с ее крыльца. В те годы еще не было слова «барахольщица», но Мамо соответствовала всем критериям этого понятия, причем с каждым годом все сильнее. В доме копился бесполезный хлам, которому было место лишь на свалке.

Если слушать байки тех лет, возникает чувство, что Папо и Мамо жили двумя разными жизнями. Публичная – это работа, школа… Та жизнь, которую видели остальные, и со стороны она казалась вполне успешной: дедушка зарабатывал столько, что его прежним друзьям из Кентукки и не снилось; он любил свою работу и старался делать ее с душой; дети ходили в современно оборудованную школу, а бабушка следила за домом, по меркам Джексона считавшимся шикарным особняком в две тысячи квадратных футов: с четырьмя спальнями и отличной сантехникой.

Однако в стенах дома была совсем другая жизнь. «Сперва, подростком, я не замечал ничего особенного, – рассказывал дядюшка Джимми. – В таком возрасте ты обычно занят своими проблемами, и тебе ни до чего нет дела. Но все было плохо. Отец постоянно уходил из дома, мать перестала следить за хозяйством. Повсюду валялось барахло, грязная посуда… Еще они постоянно дрались. Жуткое, в общем, было время».

Культура хиллбилли превращала чувство гордости, преданность семье и причудливый сексизм в воистину взрывоопасную смесь. До замужества Мамо ее братья были готовы прирезать каждого, кто глянет на нее без должного уважения. После свадьбы ее муж переставал считаться чужаком, и они терпели любые его выходки, за которые прежде, в Джексоне, убили бы без раздумий. «Когда мамины братья приезжали, то сразу принимались вместе с отцом пить, – вспоминает дядюшка Джимми. – А потом трепались про жен. Больше всех – дядюшка Пет. Я бы и рад был не слушать про их похождения, но приходилось терпеть. Они вели себя так, как того требовали от мужчин наши традиции».

А вот Мамо чувствовала себя преданной – в ее глазах подобный треп был самым страшным грехом. Вздумай ее критиковать кто-нибудь из семьи, она ответила бы просто: «Извини, но ты меня бесишь» или «Ты знаешь, что я тебя люблю, но умоляю: заткнись и не зли меня». Однако услыхав, что про нее высказывается кто-то со стороны, она всегда слетала с катушек: «Я не знаю этих людей. Не смей обсуждать свою семью с посторонними. Слышишь? Не смей!» Мы с моей сестрой Линдси могли драться как кошка с собакой, и она практически никогда не вмешивалась в наши разборки. Но стоило мне ляпнуть кому-то из друзей, что я ненавижу сестру, как Мамо обязательно говорила при случае, когда мы оставались наедине, что мой поступок непростителен. «Как ты смеешь обсуждать свою сестру с каким-то мелким засранцем? Через пять лет ты даже имени его не вспомнишь. А сестра у тебя останется на всю жизнь».

И вот в ее собственном доме самые близкие мужчины – муж и братья – обсуждали ее недостатки!

Папо, казалось, нарочно норовил опорочить образ типичного отца семейства среднего класса. Порой это было забавно. Он объявлял, например, что идет в магазин, спрашивал у детей, что им купить, а сам возвращался на новеньком автомобиле. Один раз на блестящем «шевроле». Через месяц – на шикарном «олдсмобиле». «У кого ты его взял?» – спрашивали мы. «Это мой, выменял», – небрежно отвечал он.

Однако порой его желание идти вопреки правилам приводило к катастрофе. Когда Папо возвращался с работы, моя мать с теткой обычно играли во дворе. Если он парковался аккуратно, все шло своим чередом: он заходил в дом, они спокойно ужинали, смеялись, подшучивали друг над другом. Однако гораздо чаще он бросал машину как попало: заезжал во двор слишком быстро, или оставлял автомобиль поперек проезжей части, или на повороте сносил фонарный столб… Тогда мама и тетушка Ви забывали про игру; они бежали в дом и говорили бабушке, что дед опять пришел пьяный. Иногда она выводила их через черный ход и просила подругу приютить девочек на ночь. А иногда они оставались дома – и тогда их ждала бессонная ночь. Однажды Пайо пришел пьяным в канун Рождества и потребовал горячий ужин. Мамо отказалась ему прислуживать, тогда он выкинул елку во двор. В другой раз он заявился в самый разгар праздника, когда в доме была толпа гостей – отмечали день рождения его дочери. У всех на глазах он смачно харкнул на пол, криво улыбнулся и пошел к холодильнику за новой бутылкой пива.

Мне с трудом верилось, что наш добрый и кроткий Папо когда-то был беспробудным пьяницей. Хотя, может, так он бунтовал против нашей бешеной бабки. Мамо принципиально не брала в рот спиртного и свое возмущение выплескивала самым странным способом: она объявила мужу тайную войну. Если Папо засыпал пьяным на диване, она надрезала ему штаны ножницами, чтобы те при первом же движении лопались по шву. Или вытаскивала бумажник и прятала в духовке – просто чтобы позлить. Если Папо требовал ужин, она аккуратно сервировала полную тарелку помоев. Если же он был настроен воинственно, тоже лезла в драку. Иными словами, она старательно превращала его пьяную жизнь в ад.