Палоло, или Как я путешествовал - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Быков cтр.№ 36

Страница

Не так давно Петя прислал мне письмо, и я вспомнил всю эту историю. Петя поступил в педвуз в Днепропетровске, учится прилежно, скучает по Артеку и старым друзьям. Он написал много писем Джейн, но она почему-то не ответила. Мне он подробно писал про то, как изменилась жизнь после выборов президента, как в Днепропетровске с продуктами и как они все там с надеждой следят за Москвой. Отвечать он просил, если я располагаю временем, как можно подробнее.

Я хочу написать ему, что не имею времени ни на что, работаю на многих работах сразу, погода стоит осенняя, но ровная. Всё вокруг меня пусто, среда стремительно распадается, кто-то уходит в таинственный «бизнес», кто-то – в столь же таинственную «фирму»… Разговаривать не с кем. Моё общение с друзьями превращается в обмен кивками: мы ещё видимся, но говорим уже только о том, кто как выживает и где что дешевле.

Но нет. Этого я ему писать не буду. Надо привыкать к новому стилю отношений. Я напишу ему, что позавчера имел вечеринку и на ней много забавы. Скоро я буду иметь ещё какое-то количество забавы. Желаю тебе удачи, дорогой Петя. Надеюсь, мы встретимся и нам будет весело. Пиши мне ещё, а я буду писать тебе. Бай!

После армии я ударился в довольно-таки странную жизнь. Моя тогдашняя фотография вызывает у меня сегодняшнего ужас: перед нами человек с так называемым дембельским чубом (вокруг шапки волосы обстригались, но спереди имели право отрастать), с вытянутым лицом и глазами, в которых застыло страдание. Один из моих сослуживцев справедливо заметил, что лицо моё на фотографиях – от комсомольского билета через военный и вплоть до дембеля – постепенно вытягивалось, словно жизнь всё больше и больше удивляла меня.

С бывшей возлюбленной у нас, само собой, не заладилось, новая не утешала, и тут я пошёл в загул. Сказалась не только послеармейская голодуха, но и желание доказать себе, что загул в принципе возможен. Семья уехала на дачу, квартира предоставилась в моё полное распоряжение, я переманил к себе друга, вылезшего из сапог неделей раньше меня, и мы затаскивали к себе кого попало. В это-то время на горизонте замаячила Катя.

Тут надо представить вам авангардного поэта, умудрявшегося огребать при любых режимах, человека отнюдь не бездарного, но до такой степени неуживчивого, что друзья и поклонники после бурной и краткой влюблённости с тихим шелестом от него отпадали. Назовём его Скипидаров. Скипидаров регулярно собирал у себя в коммуналке то, что ему представлялось цветом московской литературы.

Природа наделила его не только чутьём на таланты, но и счастливой стасовской способностью пьянеть от помоев. До какой степени он мог заблуждаться, я лично понял в тот день, когда он представил мне одного ярко выраженного и довольно потрёпанного педераста: Скипидаров охарактеризовал его как неотразимого бабника, донжуана и бонвивана. На что педераст кисло улыбнулся и понимающе мне подмигнул: вы же знаете Петю…

Катя приехала из Омска. Каким ведром её занесло к Скипидарову – бог весть, но он пленился. Экзотическая ли её внешность, бесприютность ли, биография сработала тут – не знаю. На Катю вообще западали многие, но все эти мимолётные романы никак не приближали её к цели. Цель же была – закрепиться в Москве любой ценой, желательно путём замужества, в крайнем случае фиктивного. Москва, однако, представлялась ей только перевалочным пунктом на пути за рубеж.

Катя рождена была для зарубежа. Она «не могла тут больше» (ещё бы: двадцать пять лет в Омске, из них двадцать три – при советской власти). Катя быстро сообразила, что от Скипидарова проку не будет – нет такой политической силы, при победе которой он оказался бы вне подполья, – и стала шарить в окружавшем его пространстве.

В «скипидаровке», как мы называли этот круг, мелькала странная, но вполне органичная здесь личность – лысый, сутулый, остроносый человек по имени Юра, лет сорока пяти, с биографией довольно таинственной. Скипидаров рассказывал, что спиваться Юра стал после Чернобыля – принимал участие в тушении энергоблока, схватил дозу и услышал, что бороться с радиоактивностью можно только спиртом. Юру спирт одновременно спас и погубил. Радиоактивность, говорят, из его организма вышла, но с алкоголизмом он уже ничего не мог поделать. В одной конторе служили сэр Билл и сэр Джон: сэр Билл не мог обходиться без трубки, а сэр Джон не выносил табачного дыма. Однажды, когда сэр Билл отлучился в сортир, сэр Джон поковырялся его трубкой у себя в заднице. Когда сэр Билл вернулся, вкус табака показался ему странным. Так продолжалось изо дня в день два года. За это время сэр Билл научился обходиться без трубки. Но сэр Джон уже не мог без неё обходиться.

Я не иронизирую – чем чёрт не шутит, может, Юра и впрямь что-то тушил. Изгибы русской судьбы парадоксальны. В немногочисленные трезвые просветы Юра вслух читал у Скипидарова рассказы из своей жизни – что-то из маргинального быта, с мрачным юмором; Скипидаров ставил его выше Горького и Пьецуха. Сообщалось, что Юра твёрдо решил завязать и вступил по этому случаю в организацию «Анонимные алкоголики». Её название по тем временам звучало потрясающей экзотикой.

По телику как раз показали довольно обширный американский фильм, рекламирующий эту организацию: её основатель с юности пил горькую, пропил всё, что мог, но встал на путь истинный и создал всемирную сеть «Анонимных алкоголиков». Вообще такое название больше подошло бы для крутой рок-группы или тайной террористической организации (я так и вижу этих анонимных алкоголиков, крадущихся в ночи), на самом деле это было сугубо мирное общество, московское отделение которого только-только создали. Отделение устраивало тусовки, на которых не знакомые друг с другом алкоголики рассказывали друг другу свои истории, – подозреваю, что на русской почве всё это вскоре вылилось бы в грандиозную попойку с поцелуями и дракою, но на каждом сейшне присутствовали американские наблюдатели.

Сторонники подобной психотерапии, будь её объектом алкоголики, наркоманы или вьетнамские ветераны, исходят из того, что «вместе весело шагать по просторам», то есть трудности преодолеваются сообща, а главное – публично выболтаться о наболевшем. Дианетика, всё такое. Наркоманы хором кричат какой-нибудь очередной жертве, которая пришла исповедоваться: «Мы любим тебя, Мэри!» Мэри в ответ морщит нос в улыбке и делает вау («Вау!!!»), а дальше все исповедуются по кругу, как в известной игре «Свечка». На такие тусовки Юра похаживал, и скоро по «скипидаровке» пронёсся слух, что за примерное поведение его как наиболее анонимного алкоголика скоро повезут в Чикаго.

Откуда взялось Чикаго (а, например, не Кливленд) – я ответить затрудняюсь, но стоит вспомнить те времена, чтобы понять всю достоверность любого подобного слуха. Если какой-нибудь котельный постмодернист мог на год поехать в Америку с лекциями – почему бы не свозить в Чикаго анонимного алкоголика, ухватившегося за американское начинание? Юрин отъезд считался делом решённым. Разумеется, это был типичный скипидаровский сон золотой, но Катя этого ещё не понимала. Она и скипидаровские восторги на свой счёт принимала как должное, даром что умела только кое-как бряцать на фоно и петь под него романсы низким цыганистым голосом. Скипидаров живо свёл её со своей подругой, скрипачкой Машей, матерью-одиночкой и бывшей каэспэшницей, и Катя поселилась у безотказной, кроткой, хипповатой Маши, а сама расставила капкан на Юру. Лисица видит сыр, лисицу сыр пленил. В Чикаго Юра мог быть отброшен, как стартовая ступень ракеты…

Страница