Несогласный Теодор. История жизни Теодора Шанина, рассказанная им самим - читать онлайн книгу. Автор: Александр Архангельский cтр.№ 25

Сам Шанин в интервью социологам Любови Борусяк и Алексею Левинсону говорил об этом так:

“Когда я приезжаю в Вильно, я… узнаю все, включая смешные вещи. Когда я приехал туда после тридцатилетнего перерыва, меня привезли в гостиницу «Интурист». Я был под контролем, и какая-то дама от меня не отставала. Она привезла меня в гостиницу. Это было поздно вечером, а утром я вышел на улицу и начал осматриваться, чтобы понять, где я нахожусь. И я понял, что это наша улица Мицкевича, которая в советское время была, конечно, улицей Ленина, поскольку это центральная улица города. Теперь она называется проспектом Гедимина, который создал этот город. <…>

Итак, я стоял, прикидывая, где я нахожусь, и без труда это понял. Вот та кофейня, где бывала моя мама и пила кофе вместе с другими дамами. Туда меня подводили, чтобы я мог поцеловать ей руку, а она могла показать меня дамам. И вдруг ко мне подошел старик, я думаю, он был моложе, чем я теперь, одетый по-крестьянски. В Вильно разница между крестьянином и горожанином всегда была очевидной: по одежде, поведению, по тому, как ты ходишь, и т. д. И он подошел ко мне и сказал: «Молодой человек, как мне пройти на Троицкую улицу?» Я ответил: «Это просто. Третья улица налево, и там это будет третья улица с левой стороны. Увидите дом с балконом и с большими мужчинами, которые этот балкон держат”.

Он сказал: «Спасибо, молодой человек». И пошел в указанную мною сторону.

А я уставился ему в спину, думая, не сошел ли я с ума. Ведь как я мог знать, помнить это? Это как будто было записано у меня в мозгу. Я пошел в ту же сторону, чтобы проверить. Я вышел на Троицкую улицу, на ней было написано Троицкис, потому что в Литву я попал, а не в Польшу. И действительно нашел и эту улицу, и этот балкон с атлантами, державшими его. Там у нас всегда встречалась молодежь, это называлось «встретиться у болванов»” ^[4].

Роль еврейства в создании виленской культуры и формировании города, заменяющего людям государство, невозможно переоценить. По состоянию на 1905 год евреи составляли около 51 % населения Вильно. Восточноевропейское еврейство называло Вильно “Йшалаим де-Лита”, литовский Иерусалим. Город был тесно связан с идеями и традициями, заложенными гаоном (“гением”) Элияху бен Шломо Залманом (1720–1797), яростным оппонентом хасидизма. Более рациональные, более светские, не склонные к мистике виленские евреи именовали себя литваками, а от хасидов в XVIII веке получили прозвище миснагдим, то есть “противящиеся”, “возражающие”. Прозвище прижилось; виленчане, для которых государственная принадлежность была вторична, совместно создавали город несогласных. Одним из них и вырос Теодор Зайдшнур, который много позже выберет фамилию Шанин, выражая несогласие с отцом.

Согласно секретному протоколу к пакту Молотова – Риббентропа Литва отошла в зону влияния Германии, а Вильно – вместе с частью белорусских и украинских земель – к Советской России. В сентябре 1939 года советские войска заняли Вильно, но через несколько дней СССР и гитлеровская Германия устроили размен и в октябре подписали “Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой” сроком на 15 лет. Литва вместе с Вильнюсом становилась формально независимой, но СССР вводил в нее 20 тысяч своих войск.

Очередной передел границ и смена государственной идентичности окончились формированием просоветского Народного сейма, и 3 августа 1940 года Литва стала частью Советского Союза. Старые паспорта у виленчан отобрали и дали советские. Довольно быстро начались чистки и высылки, “дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону”; в 1941 году пришла очередь семьи Зайдшнур. Что страшным образом спасло от гибели ту ее часть, которая отправилась в ссылку за две недели до прихода гитлеровцев, когда прибывшая в Литву айнзатцгруппа А вместе с местной полицией и активистами начала подготовку к массовым расстрелам. В сентябре были основаны два гетто в Старом городе, “большое” и “малое”. Потом они были объединены, и в них погибла оставшаяся в городе часть семьи Зайдшнуров.

Что же до Теодора, его матери и отца, то они снова – за тысячи километров от Вильно – попали под смену гражданства. После передела территории Польши (1939) было образовано польское Правительство в изгнании, с центрами сначала в Париже, потом в Анже и наконец в Лондоне. Оно руководило “подпольным польским государством”, а на оккупированной немцами территории подпольно действовала так называемая Делегатура (Delegatura Rządu na Kraj) – тайное представительство Правительства в изгнании на Родине. На территории СССР отделения Делегатуры в конце 1941-го – начале 1942-го были открыты во многих городах и работали вполне легально, а через некоторое время польские документы новообращенным советским гражданам были возвращены.

Как это могло произойти?

Премьер-министр Польского правительства в изгнании, генерал-полковник Владислав Сикорский, подписал с советским послом в Англии Майским договор о восстановлении дипломатических отношений и пакт о создании польской армии на Востоке. Он участвовал в создании Польской армии Андерса (более 75 тысяч бойцов, которые должны были действовать “рука об руку” с советскими войсками). Армия формировалась на территории СССР из числа польских эмигрантов, интернированных офицеров и солдат Польской армии и освобожденных заключенных. Одним из условий Сикорского стало возвращение польских паспортов “бывшим” полякам, открытие отделений Делегатуры в разных городах СССР, создание польских детских домов и школ в СССР. Думал он при этом, разумеется, не о евреях. Но правило распространилось и на них. Так семейство Зайдшнур снова – по гражданству – стало польским, получило право покинуть Алтай, где Теодор узнал глубинную Россию и убедился, что коммунистическая власть не пользуется общим доверием.

Он так рассказывал об этом:

“Они по-настоящему не любили коммунистов. Я помню женщину, которую мама спросила, что в газетах. Она ответила: «Сталин сидит и плачет» – с таким удовольствием! Это было время, когда бои шли под Можайском. Я это точно помню, потому что меня потрясло. Я из книг знал, что Можайск – это почти что московское предместье. А она: «сидит и плачет», с удовольствием.

В нашем селе было три человека, лояльных правительству. Это партийная ячейка, местком и всякие такие прочие. Вокруг них совершенно никого не было – в смысле, какой-то дружелюбной массы, которая существует почти что во всех сёлах мира. Три человека – как это можно? Там был директор школы, директор колхоза и один старый большевик, который был в комбедах и был как-то оставлен. У меня это совершенно ясно осталось. Они довольно умно понимали, что хочет правительство. То есть не было настоящего сопротивления. Правительство хочет молоко? Дай, не спорь. Это выглядело так” ^[5].

Освобождение от ссылки и возможность перебраться в теплые края, в Узбекистан, были новым – краткосрочным – везением семьи Зайдшнур в самой гуще военной трагедии. Еще бы год-полтора, и никакого Самарканда не было бы: разногласия между Сталиным и Сикорским нарастали очень быстро. Уже в 1942-м, вопреки надеждам Сикорского и в нарушение всех договоренностей, Польская армия Андерса была направлена в Иран, где в июле 1943-го была переформирована во 2-й польский корпус в составе Британской армии. То есть выведена на обочину большой войны. А в апреле 1943 года немцы объявили, что в Катыни под Смоленском обнаружены останки расстрелянных польских граждан, прежде всего офицеров. Сразу стало ясно, что основная вина за их гибель лежит на советском руководстве ^[6].