А снег летает, летает, прежде чем упасть и покориться.
Все бегут по снегу.
Я дома сижу. Все это переживаю.
Играют все, носятся, кричат, лают, прыгают.
Я все это переживаю.
Умом постигаю изнутри. Системой.
Остаюсь в милой неподвижности.
Работаю в тепле воображением…
Следы моих комнатных туфель на снегу.
И если выскочить из них и темпераментно помчаться дальше, оставляя как минимум рубчатые следы носков, а потом в заводе и из них выскочить и помчаться еще, оставляя нижнюю пятерню, стопу за стопой, стелющимся шагом и криком, затухающим вдали.
Падает снег.
Голову нести осторожно.
Не расплескать на бегу кипящую массу недовольств, обвинений, проклятий, сарказма в сосуде из скуки…
Падает снег.
Ложится сверху и укрывает черное, израненное, поваленное, измученное.
Что-то в общих чертах проступает.
Можно и не угадать, что там творилось в жаркую погоду.
Победители, побежденные лежат укрыты.
Тишина. Гладко. Холодно. Светло…
Падает снег.
Что-то там происходило.
Да и что-то еще происходит.
Поздно.
В кепочках белых плодики…
Под снегом города и концертные залы.
Гладко все сверху, а снизу ничего не видать.
Снег падает.
У меня зима…
Мне показалось
Освобождая всех от ответственности за мои высказывания, выражаю личное мнение о будущем, имея в виду что-то вроде конца XX, начала XXI века. Итак, что мне показалось этим жарким летом: дружба будет торжествовать повсеместно. Под этим будет пониматься что-то иное, чем сейчас, но в ней будут искать опору и утешение. Любовь исчезнет в связи с исчезновением личности. Слово «любовь» в теперешнем понимании будет использоваться юмористами. Секс притупится. Он будет более интимным, чем рукопожатие, но не потребует столь строгого уединения. Для его возникновения потребуется гораздо больше времени… Поцелуи скрываться не будут и вытеснят рукопожатие. Интимное сближение обозначит начало, а не конец знакомства.
Супружество сохранится в виде состояния в штате на договорных началах. Требования к супружеской верности, изредка упомянутые в телекомедиях, уже не вызовут смеха, как очень старый анекдот. С моногамией будет покончено еще в XX столетии. Секс очень помолодеет, сократится, примет спортивный характер. Его начало и конец где-то 14–51. Эротика будет поощряться сверху, от этого потеряет популярность. Некоторые болезни будут ликвидированы: сифилис, пневмония, астма, взамен появятся другие – от лекарств, ликвидировавших предыдущие. Опытное население станет избегать врачей с образованием. Процесс обезличивания среди них завершится к концу века. Лечение будет дорого стоить. Редкие врачи станут еще богаче. Посещение больных родственниками прекратится.
Лица со средним физическим развитием исчезнут. Прохожие будут делиться на культуристов и физически недоразвитых, высмеивающих их. Стройность женщин сохранится, но необходимость вызывать огонь на себя приведет к фантастической одежде, открывающей одну ягодицу, и так далее. Большое количество опросов населения, создание комиссий без публикации выводов. Опросы без выводов породят лживые ответы и замкнутся. Правда исчезнет окончательно. Жизнь, как ни странно, будет продолжаться. Оратор и аудитория будут говорить на одном языке, прекрасно понимая, о чем речь, и не о том. Истины слышно не будет, но она будет известна. Уже не будут правду говорящие вызывать страх, в них будут видеть городских идиотов и покровительствовать: кормить, давать что-то из одежды…
Огромное число ученых, живущих совершенно отдельно. Их никто не будет видеть. Об их существовании будут судить по синтетическому мясу, лазерному телевидению, пробирочным разнорабочим. Совершенно отдельный мир с открытиями, премиями, конгрессами. То же и со спортсменами: допинг обязателен. Процесс отбора младенцев для спорта завершится к середине XXI века. Дальнейшая мутация среди них с употреблением сильнодействующих препаратов приведет к средней скорости около тридцати километров в час, два метра семьдесят сантиметров в высоту. Сетки, корзины, ворота, клюшки, поле – будут подняты и увеличены вдвое. Специальные породы спортлюдей от вида спорта, уже родившихся с развитыми ногами или плечевым поясом. Команды не станут делиться на мужские и женские.
Литература приобретет устный характер и лаконизм. Вместо книг – кассеты с веселыми текстами. Писатели исчезнут. Останутся ученые, острящие для слушателей. Живопись в виде цветовых пятен, поэзия в виде эпиграмм. Для слуха – тексты к песням. Музыка электронная звучит непрерывно, управляется диспетчером. Так же и будильники. Строго централизованы. Из черт характера – обязательность превыше всего. Деликатность исчезнет из-за бесполезности. Наглость будет настолько привычной, что перестанет добиваться таких успехов.
Еда – синтетическая, со слабым вкусом. По желанию – бодрящая или усыпляющая. Справки, резолюции через ЭВМ и грамматика исчезнут. Знаки препинания только в ученом мире. В мемуарах сами вспоминаемые наговорят отобранные собой цитаты. Космосу так и не найдут практического применения в мирных целях, и космонавты исчезнут. Осетры, белые медведи будут кормиться с геликоптеров и сбегаться на выстрел. Погоду можно будет менять. Хотя, чтобы разогнать тучи, потребуются долгое оформление и согласие со стороны поливальщиков.
Бюрократизм вообще станет неожиданным, воздействуя на отдельных лиц отключением мусоро– и водопровода. Прописка сохранится, но потеряет смысл из-за быстроты авиации, хотя самолеты будут грязными и будут падать. Управление авиацией – с земли. Случаи отказа управления с огромными потерями не вызовут таких огорчений, как сейчас. Вообще отношение к смерти выровняется. Максимум печаль, как сегодня на вокзале или в аэропорту. Быстрое сжигание с автоматическим выбросом таблички. Кладбища исчезнут.
Алкоголь – таблеточный, быстропроходящий. Аккумуляторные автомобили будут прожигать одежду и заряжаться розетками под домом. Усилиями ТВ пропадут ирония и юмор, хоть смех останется. Причины для его вызова самые простые.
Что исчезнет окончательно и будет цениться превыше всего – искренность.
Восьмидесятые
…Вернулся в Одессу, и со мной вернулись Роман Карцев и Виктор Ильченко. Если кто-нибудь не понял эту фразу, я повторю: со мной вернулись в Одессу Роман Карцев и Виктор Ильченко, хотя их никто не увольнял. В Одессе мы создали Театр миниатюр. Там грянула холера. Город был оцеплен карантином, репертуарная комиссия из Киева не смогла прилететь, и мы стали лауреатами Всесоюзного конкурса артистов эстрады. В те годы всюду к сатире относились подозрительно, а в Киеве в ней видели источник всех бед и неурожаев, и мы бежали путем конкурса в Московский театр миниатюр. А мне помог комсомол, космонавты, все, кому я читал, кого веселил, кто открыто меня не поддерживал, но в душе присоединялся…