Одесский пароход - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Жванецкий cтр.№ 93

Она долго звонила. Они долго боролись, чтоб меня не лечить, но отбиться нам не удалось, и она меня лечит.

Я все-таки хочу, чтоб меня правильно поняли наверху: она права. Они же действительно меня безграмотно лечили, а потом направили к ней, потому что она хороший врач… Но ведь и у плохих кто-то должен лечиться. Пусть и выкручиваются. А я бы сдох у них на столе. Вот бы они затанцевали.

У врача, который меня лечил, на руке была татуировка: «Не забуду мать родную!» – и говорил он: «Это наш главный терапеут». А чем его наказать, кроме как умереть у него на столе?.. Сколько нас должно у него умереть, чтоб он перестал поступать в медицинский институт? А прокурор правильно кричал: вам только позволь, и вы помчитесь к хорошему врачу, и он заживет как барин, и дом его будет выделяться богатством и огнями, и станет он жить не нашей жизнью, а это еще хуже, чем хорошо лечить. Так что давай оставим пока так, как есть. Очень тяжело менять, ничего не меняя, но мы будем…

Вот так я живу, огорчая незнакомых. И документы у меня огорчительные, там что-то невероятное: техотдел, сектор. Ни пройти, ни выйти как следует и уж точно никуда не войти. Какой-то постовой сказал, что проверяет всех подряд, ищет ректора и медика для дочери. Мой документ его взвинтил. И я тихо продвигаюсь к завершению, огорчая и расстраивая. И думаю… ну, думаю же… Чтобы выиграть сражение, надо спасать раненых, нельзя их бросать, иначе здоровые, видя свои перспективы, не выйдут из окопов, жить все-таки хочется!

Кто захочет стареть, видя предрассветную очередь пенсионеров? Кто захочет быть мамой и, не переводя дыхания, бабушкой без вида на отдых в самом конце? И никто не захочет умирать, видя, какие дикие хлопоты он развернет перед родными, где горе расставания меркнет перед радостью окончания работ. И пусть меня правильно поймут наверху: путь к веселью трагичен, но мы его прошли. Вот и будем бегать, чтоб не появляться в поликлиниках, будем придумывать себе работу, чтоб у делового верха был достойный низ. Будем меньше есть, чтоб не торчать в ресторанах. И, предвидя борьбу за место на кладбище, будем жить и жить вечно, сверкая препятствиями и трудностями, переделанными в шутки и куплеты. Ухожу, пока меня не одолели сомнения и правильно понимают наверху.

Заводы из-за него дерутся, из-за одного маленького! Саша-Саша! Гений! Слесарь-сборщик! Маленький, кудрявый, веселый. Ко мне – дядя Миша! А из-за него всякие драки! Гений!

Чертежи с листа читает, руками металл чувствует, люфты, припуски на ощупь определяет, Саша-Саша-Саша. Ненормально гениальный человек.

Любая машина, придуманная в любом КБ за гроши, у него сочленяется, собирает он ее, гад, сволочь! Как? Никто не знает! Как вал вдвое большего диаметра вставляет в это отверстие вдвое меньшего диаметра? Сажает станину посадочным местом, где ни один размер не сходится, и действительно соединяется. Во гад-гений!

Те конструктора, что на очень низкой зарплате сидят, все это придумывают, денег не жалеют, чтоб только посмотреть, как ихнее вот это все сочленилось. Все к нему. Он кормилец наш. Если он соберет, то это КБ, КБ вот это и весь завод зарплату получат. Банк денег людям даст на расходы. Хр-тьфу! И зовут его Саша-Саша-Саша!

Его и переманить нельзя. Зарабатывает, сколько скажет. Все скинемся – ему дадим. Он и выпить может, и женщине отказать… Он жене отдает половину заработка. Так та ж и не догадается, потому что его половина – наших три, а тех кабэвских – восемь. И когда завод в прорыве, а это почти всегда, и надо платить рабочим деньги, с машиносчетной звонят женские голоса: «Саша, Саша, пусть Саша придет машину посмотреть». Саша! Он же с пустыми руками туда не идет. Столько на этой станции сердец перебил. И веселый, как черт. И пьет – не меняется, что редкость.

У него две квартиры – одна своя с женой, другая не своя с бабкой за пятерку, которая только и знает, что собирать на стол и расстилать кровать. А что, и недостатки у него красивые, богатые недостатки. И лет ему тридцать, и объездил он всю страну и кое-что еще, отчего загорелый, мерзавец, всегда!

Там, в медвежьем углу, он налаживает неналаживаемый агрегат, тот стучит и работает. Продукцию еще не дает. Тут неважно, чтоб давал продукцию, важно, чтоб работал, и он работает. И замолкает только на пятый день или даже на шестой, когда подписано, съедено, выпито. А что ты тут сделаешь? Тут одного такого Саши мало! А других таких нет. Он один может это собрать, у него одного вращающийся рычаг не попадает по станине через раз, не подчиняется закону Ньютона.

Ему же главное запустить, подписать, чтоб заплатили тем конструкторам и технологам, чтобы ихние силы поддержать и сообразительность. Ему же их жалко.

И директор ему говорит: «Саша-Саша-Саша. Понимаешь, эти же там в Москве говорят, что они хорошо придумали, мы подтверждаем. Мы там говорим, что мы хорошо сделали, они подтверждают. Наш сверлильно-строгальный агрегат едет на Всемирную выставку передовых идей. Ты будешь возле него столько, сколько будет выставка. Руку от него не отрывай, тебя там кормить будет руководитель поездки ложкой, и звони мне в любое время, потому что ты у меня один, мы все в золотых твоих руках, чтоб тебя… Саша, Саша, Саша…»

Первое. Главное – не заболеть. Болезнь поставит вас в тупик. Лекарства, больницы, коридоры. И вам будет не до чтения этих размышлений.

Второе. Стараться сохранить чувство собственного достоинства. Для себя. Оно действительно никому не нужно, это не анекдот. Оно не нужно даже вам. В местах, где надежность человека определяется именно отсутствием собственного достоинства, оно выглядит дико. Как принято говорить, вас никто не поймет, и будут урезать зарплату до тех пор, пока вы не уедете в тайгу. Непонятно, почему это так, не скажу, преследуется, как изживается. Почему так ценится готовность поддакивать, совсем не свидетельствующая о готовности сделать или даже о попытке посоображать на заданную тему. Сохранить достоинство можно только уходя. Уходя домой. Уходя от телефона. От книги. От газеты. И все-таки. Его надо пытаться сохранить, потому что у многих есть дети.

Третье. Появилось довольно много противозачаточных средств. Ими надо пользоваться. Это предохранит от многого. В частности, от вопросов: «Папа, почему?» Учительница в школе, а дети во дворе. Аплодисменты на собрании и шипение на диване. «Почему, папа?!» Действительно, папа? Что там у тебя, отец? Дети во дворе одинаковые или разные?.. Это что, факт, о котором ухо слышит, а глаз не видит, а потом глаз видит, а ухо об этом ничего не слышит? И что значит вообще – дома одно, а в школе другое, а в жизни третье? И почему ребенок должен говорить с космонавтами по бумажке, как будто они его не поймут или не простят? Или он говорит не для себя и не для них, а для третьих? А всем третьим нужны именно эти слова, свидетельствующие о том, что все в порядке среди детей? Отсюда вообще появляется соображение, что все мы участвуем в телепередаче для кого-то. Говорим и играем, и кто-то это оценивает. Сказать, что мы это делаем, можно сказать, что мы привыкли, нельзя. Детей стараться не иметь.