Одесский пароход - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Жванецкий cтр.№ 89

Перебираю фотографии, жизнь шесть на девять и девять на двенадцать прилипает к рукам. Старый, молодой, молодой, старый. Девушка кричит: «До свидания!» Ветер. Она кричит сквозь волосы: «До свидания!»

Так и осталась.

День рождения. Стол. Хохот. Один стоит подбоченясь. Мама хохочет. Он держит руку на ее плече.

Пятеро на скале. Солнце. Школа позади. Вокруг море, мамы, папы, загар, мускулы. Обнявшись.

– Угадайте, где я?

– Этот?

– Нет.

– Этот?

– Да.

– Не может быть.

Пятеро обнявшись. Один в военном. Погоны контуром обведены.

Нас восемь – три жены. Четверо: трое и подполковник. Его форма на всех. Фуражка. Китель. Веселые. Пьяные. Так и пошли шесть на девять веселые – пьяные. Грустные – трезвые.

Танец. Она со мной. Рот открыт. Губы у моей щеки. Слов не видать. Апрель семьдесят третьего. Какие слова?

– Вас уже ничем не удивишь.

Пошли лица. Мои лица, которые ничем не удивишь.

– У вас усталые глаза.

Да. Пошли мои глаза. Семьдесят третий, семьдесят четвертый, семьдесят пятый, апрель, май, май.

Вот на картоне нас тридцать. Знамя. Школа 118. Едва над учителями, хотя стоим. Седьмой класс. Красные галстуки. И кто-то надо мной держит рога.

– Как по-вашему, где я?.. Нет… нет. Ну что вы? Вот я.

– Не может быть.

Разные галстуки, пиджаки. Десятый класс. Паспорта. Аттестаты. Первый хмель и первые планы, первые девочки за углом и уж за ними мамы.

– Где вы?

– Вот.

– Не может быть.

– Да.

– Ну, если вы настаиваете.

А вот где я красавец. Вот где я необычайно хорош. Альбом выпуска института. Мягкие серые глаза, поворот головы… Простите – я.

– Не может быть.

– Прекратите. Вот надпись золотом. Тисненая.

– Господи, ну просто… красавец.

– Что делать?

Семьдесят пять, семьдесят семь.

– Вот это вы.

– И там я. Только тогда сумерки были другими. Они обещали. И руки. И если платье прилипало к ногам, разговор прерывался.

Мои распахнутые серые.

Твердый и нежный взгляд.

Мой… Прищур смеющийся…

Мои усталые глаза без взгляда.

Морщины и цветы.

Цветы… цветы…

Эти цветы мне.

Так и не стал решительным и бесповоротным.

Слабоволие и мягкотелость привели к дикому количеству звонков. Учится отказывать, употребляя слова «никогда» и «ни за что».

Мало писал, много бегал, звонил, просил, сохраняя свое и чужое достоинство.

На просьбах потерял друзей и юмор.

Так ничего и не добыл.

Из недвижимости – диван, бывший в употреблении, письменный стол, редко бывший в употреблении; из движимости – мечты, мечты, мечты о доме, саде, заборе, камине.

От мечтаний похудел.

Ездил куда-то – хотел посмотреть.

А они хотели послушать.

Видел мало.

Еще больше прибавилось знакомых под условным названием «друзья».

Теперь не знает, как назвать тех четверых, что с детства.

Большой город переносит, как переполненный трамвай.

У каждого хочется спросить, кто он такой.

Часто спорит с теми, кого нет.

Снова неубедителен.

О работе: удивляется, когда смеются, и обижается, когда молчат. До сих пор не понимает, чем вызван смех.

Трудно держать паузу, пальцем показывая на это место.

Читает быстро, просит быстрее реагировать.

Остановиться на лету не может, так как тяжелее воздуха.

Наш юмор считает самым осмысленным, самым глубоким юмором в мире.

Некоторые поиски логики в некоторых вопросах жизни приносят славу сатирика и смелого человека.

Нравится выступать, хотя надо бы писать и умереть на сундуке с рукописями.

Раньше думал – женщины, теперь – ни дня без строки.

Это не талант, это – возраст.

Проснулся ночью от стуков, хлюпанья и дребезжания.

Искал глазами по комнате.

Оказалось, в организме.

Неожиданно может появиться в очках, с палкой и валидолом в пистоне.

Дам просит не смотреть, а дать проследовать.

Самым желанным и несбыточным считает полную тишину.

Одинок, как баран на вершине.

Так же и богат.

1 апреля 1978 года в 21.00 отогнал мысль – устранять недостатки нашей жизни путем чтения вслух художественных произведений. Довольствуется подъемом настроения среди тех, кто должен это делать.

На вопрос: «Как живешь?» – не отвечает, чтоб не обременять сочувствием.

Страшно недоволен исполнением собственных желаний, от этого часто в ужасе.

Скуки никогда не испытывал.

Много людей переворошил в поисках красивого тела.

Теперь ищет родную душу.

Сам мал, лыс, толст, неубедителен, зануден и неприятен.

К тому же любит спать один.

Дико ругается, увидев свое приказание исполненным. Храпит, сморкается, кашляет, скрипит.

Желающих соединиться с этими остатками просят оторвать талончик на заборе и забрать его от него самого, который его съедает.

Любит дождь.

В дождь и ветер кажется себе мужественным в плаще.

В мечтах изобрел авто, которое нельзя остановить, и огромный репродуктор, тексты для которого пишет сам.

Хотя пишет мало.

Много ест, пьет и ждет чего-то.

Ждать осталось недолго.

Современная женщина, идущая по городу, – отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали. Стройная. В брючках, закатанных под коленкулы, открывая миру сапоги, а в них чулочки, и только в них – ножки. А на торсике – вязанная самой собой кофтуля-свитерок с ниспадающим, открывающим, отрывающим от дела воротником, а уже в воротнике – шейка, служащая для подъема и опускания груди, с цепочкой и украшенная головкой со стекающей челкой на строгие-строгие неприступные глаза, закрытые для отдыха длинными, загнутыми вверх прохладными ресницами, вызывающими щекотку в определенные моменты, до которых еще надо добраться, а для этого надо говорить и говорить, говорить и говорить, и быть мужественным, и хорошо пахнуть, не забывая подливать сладкий ликер в рюмки, перекладывая билеты в Большой зал из маленького кармана в пистончик и попыхивая сигаретой с калифорнийским дымком, зажженной от зажигалки «Ронсон», срабатывающей в шторм и лежащей тут же возле взбитых сливок, присыпанных шоколадом, в тридцати сантиметрах от гвоздик в хрустальной узкой вазе, закрывающей нежный подбородок, но открывающей губки, где тает мармелад…