– ОК, – раздался снизу невозмутимый голос Лайла Бейкера. – Отойдите в сторону, мисс… Карл?
– Это была последняя.
И тотчас многоголосый гомон заполонил театр до самых сводов, как будто запустили мотор. Пейдж кинулась к Манхэттен с убитым видом.
– Я сбилась… Всё пропало.
– Ничего подобного! – шепотом воскликнула Манхэттен. – Левая сторона, ты в финале. Цветы… Это просто гениальный ход, милая. Розалинда пришла из сада, всё в тему.
– Правда? Ты так думаешь? – по-детски недоверчиво и трогательно переспросила Пейдж. – Спасибо за букетик, Джо. Он принес мне удачу. Если я получу роль, ты будешь столоваться в Horn and Hardart весь учебный год, я угощаю.
– Horn and Hardart? Гастрономический ресторан?
– Автомат с сандвичами на Центральном вокзале, – пояснила Манхэттен.
– Дамы…
Тот, кого называли Карлом, материализовался из темноты и оказался старше своего голоса; из-под мышки у него разлетались белые листы, а лысина блестела, как лампа Эдисона над полотняным козырьком.
– Оставьте ваш телефон. Вам позвонят.
Пейдж скользнула между Джослином и Манхэттен и взяла обоих под руки.
– Ну, в предвкушении идем чокнемся в Horn and Hardart?
Манхэттен покачала головой.
– У меня репетиция, remember?
Они вышли в проулок к задушенной битумом акации. Группки начинающих актеров расходились.
Джослину до смерти хотелось проводить Манхэттен и посмотреть на репетицию танцев. Но не сочтет ли она его назойливым? Он сосчитал до десяти, вооружился мужеством…
– Я побежала! Пока! – сказала Манхэттен и, прощально помахав пальчиками, умчалась в сторону Таймс-сквер.
Разочарованный Джослин стоял, покачиваясь с ноги на ногу.
– Наша Манхэттен – дикарка, – обронила Пейдж.
С ними поравнялась компания молодых людей, четверо или пятеро. Они прошли было мимо, но один из парней вернулся и обнял Пейдж за талию.
– Эй, Пейдж? А поздороваться? Ты была на прослушивании «Розалинды»?
– Люк! Гай! Мирна! Эд! Глазам не верю. Вы тоже там были?
– Нет, нет, – возбужденно затараторила Мирна. – Мы были на крыше. Мы репетируем «Этот смех» Ноэла Кауарда для театра «Барн Сток». А ты? Твое прослушивание? Как всё прошло?
Они принялись болтать, поздравляя друг друга, все пятеро говорили одновременно, ахая и охая на разные голоса. Джослин стоял поодаль. Наконец Пейдж вспомнила, что он с ней, и представила его друзьям.
– Мы идем в «Уолгринс» перекусить, – сказал один из парней. – Вы с нами, Джо?
Джослин замялся. Он чувствовал себя не совсем уместно в этой развеселой компании и, подумав, покачал головой.
– Я пойду в Пенхалигон-колледж, – сказал он как мог непринужденно. – Заполнить бланки, выбрать курс, составить расписание и всё такое.
Пейдж быстро сжала его руку, с трудом сдерживая нетерпение.
– Ты уверен?
– Уверен.
С ним простились, и он еще долго смотрел, как они удаляются цепочкой под ручку, догоняя трамвай, который шел в южную часть города. Проулок опустел.
Джослин опустил глаза и посмотрел на лютики у корней рахитичной акации, которые он пощадил. Из-под листьев выползла крошечная улитка и замешкалась.
– Привет, – окликнул ее Джослин.
Раковина с ленцой уползла и скрылась в водосточном желобе. Вскоре из трещины показалась еще улитка, побольше, и высунула рожки.
– Твоя подружка ушла туда, – подсказал Джослин. – Только не говори, что это я тебе сказал.
– Блажен среди людей тот, кому дано понять язык животных и растений, – послышался рядом голос со знакомыми игривыми нотками.
Космо Брауну удавалось почти невозможное: быть одновременно донельзя серьезным и откровенно насмешливым. Он больше не качался на стуле, но руки по-прежнему держал в карманах.
– Шекспир? Фрэнк Синатра? – улыбнулся Джослин.
– Марк Твен. Скажи на милость, только что с тобой были две сногсшибательные красотки… а теперь, смотрю, ты беседуешь с парочкой брюхоногих. Ты заколдовал девочек, а? Эти моллюски – они? Решительно, плохая идея, хоть ты и способный малый! Интересно было бы у тебя поучиться.
– Они были здесь… А теперь их больше нет.
– История моей жизни. Непостоянство, имя твое – женщина, ну да ладно, я знаю только одну вещь, которая может утешить в этом горе лучше улиток: пастрами с корнишонами и хреном в «Рориз Дели».
– Пастрами? С корнишонами?
Космо сочувственно хлопнул его по спине.
– Не знаю, из какой чертовой страны ты явился с твоим чертовым акцентом, но, если ты не знаешь ни пастрами, ни «Рориз Дели», пошли-ка со мной. Хоть не помрешь дураком.
Глава 6. I Got Rhythm
У Космо Брауна была машина, родстер с откидным верхом марки «бьюик-ривьера», темно-синяя с белыми крыльями, с единственным сиденьем из гранатово-красной кожи. Сочетание цветов напомнило Джослину матросский костюмчик – берет с помпоном, – который мама сшила ему к первому причастию кузины Одетты.
Космо протянул ему пачку «Олд Голд».
– Сигарету?
– Спасибо. Я бросил курить, когда мне было пять лет.
Удерживая руль одной рукой, Космо бросил пачку в бардачок и достал взамен фляжку, изящную вещицу с позолотой, в кожаном футляре. Этот парень, казалось, мог бы с одинаковой легкостью выиграть гребную регату и турнир по покеру.
– Горло промочишь? Виски с водой из источника в Скалистых горах. Безобидная смесь. Ее дают детям, чтобы приучить к воде.
– Спасибо. Я бросил пить, когда мне было четыре года.
– Ха-ха. Ты остряк. Мне это нравится. Не парься, я тоже не пью и не курю. Мой мотор работает на рутбире и фильмах с Джеймсом Кэгни.
Он затормозил на перекрестке 49-й улицы, пропуская лошадь, тащивщую большую телегу с ворохом картонных коробок.
Они ехали вверх по Парк-авеню, Джослин с восторженным лицом детсадовца, которому еще в новинку детский сад, Космо с его равнобедренной улыбкой под туфелькой Дитрих. Небоскребы вскоре сменились рыжими зарослями Центрального парка.
– Тебе не дашь преклонных лет, – заметил Космо.
Он и сам не выглядел особо старым. Во всяком случае, не намного старше Джослина – на несколько месяцев, от силы год; однако на фоне его ауры лукавой развязности, чудаковатой самоуверенности Джослину не понравился собственный образ аккуратно причесанного мальчугана. Может быть, потому что Космо сидел за рулем открытого двухцветного «бьюика-ривьеры» с красным сиденьем? Во Франции ему бы еще не дали прав.