Неаполь, любовь моя - читать онлайн книгу. Автор: Алессио Форджоне cтр.№ 47

– Помню, – сказал я.

– А помнишь, когда мы приходили домой, ты говорил: «Дедушка, я устал», и мне приходилось нести тебя на руках на четвертый этаж.

– Помню.

– Ты был плохим ребенком, – сказал дед.

– Ты тоже был плохим, – ответил я, намекая на то, как он кричал на мою бабушку и оскорблял ее, как он был всем недоволен, и это его недовольство распространялось по всему дому, и все, кто жил с ним рядом, постоянно находились в напряжении, жили в страхе, что они делают что-то плохое.

Он мне не ответил. Я сказал, что после мороженого хочется выкурить хорошую сигарету, я дам ему одну и ничего никому не скажу. Еще сказал, что он курил семьдесят пять лет и теперь нет разницы – одной сигаретой больше, одной меньше. Глаза деда, когда-то зеленые, сейчас выцвели и стали почти одного цвета с лицом, серо-желтый белок.

– Я же сказал «нет»! – крикнул он.

Я посоветовал ему успокоиться, это просто шутка. Взял пульт и переключил на другой спортивный канал.

– Переключи, – попросил дед. – Не хочу больше это смотреть.

Я стал переключать дальше. Остановился на фильме с Тото, потому что дед начал смеяться. В фильме не происходило ничего особенного, но дед узнал Тото и понял, что должен смеяться. Он широко открывал черную пещеру рта. Зубов почти не осталось, рот был влажным и, помимо пещеры, напоминал пупок, только без узла. Потом моя мысль скользнула в другом направлении, и я подумал, что его рот напоминает огромную дырку в заднице. Мне сразу стало стыдно от такой мысли.

– Ты работаешь? – спросил дед, когда фильм прервала реклама.

Я ответил, что не работаю, дед сперва коротко выругался, а потом, услышав, что я не могу найти ничего подходящего, разразился целым потоком оскорблений.

Он сказал, что в Италии кругом одни воры, а политики разжирели, потому что только жрут и сидят на своих дряблых задницах. Сказал, что эта зараза ползет из Рима, потому что сперва эти люди не кажутся плохими, а потом приезжают в Рим и сразу портятся.

– Надо всех их перебить, – предложил он, из пещеры вылетел комок слюны.

Я сказал, что завтра будут мои именины, а дед ответил, что в моем возрасте у него уже было трое детей.

– И я работал с двенадцати лет, – добавил он.

Я ответил, что если бы нашел сейчас вакансию, то в его возрасте тоже бы еще работал.

Фильм продолжился, дед снова стал смеяться. Фотография моей бабушки молча стояла на тумбочке.

Дед выбрал фото, на котором бабушка не смеялась, и я подумал, что это было не случайно, потому что он ни разу ее не рассмешил. Кроме того, он разрушил ее жизнь. Перед фотографией стояла электрическая лампада, внутри нее горела лампочка, проецируя на стенки огонек красного цвета. Чтобы зажечь лампаду, надо было покрутить черное основание. Ее купила моя мама. Дед попросил, и она купила. Мама показывала ее мне еще дома, чтобы узнать, нужны ли для нее батарейки.

– Он заставлял ее страдать всю жизнь, а теперь, когда она умерла, оплакивает, – сказала мама, пока я отвинчивал основание лампады.

Я встал и открыл настежь балкон. Дед перестал на мгновение смеяться, посмотрел на меня.

Я снова сел на место. Одинокий и слабый порыв ветра залетел с улицы, слегка коснулся моего лица, поцеловал в лоб, покрытый каплями пота. Я достал табак из кармана и свернул самокрутку, дед украдкой поглядывал на меня, делая вид, что увлечен фильмом, но его выдавала голова, повернутая в мою сторону. Я закурил.

– Ты дурак? – крикнул дед, пригладил тонкие и редкие белые волосы.

Когда я был младше, дед всего отправлялся на прогулку с гребнем в заднем кармане брюк. Я хорошо помнил этот гребень, он был красный, и я помнил жест, которым дед его вытаскивал. Мне нравился гребень, потому что сразу после того, как дед его брал, он уходил из дома.

– Кто-то бросает курить, а ты закуриваешь сигарету прямо у него под носом?

Я попросил его не кричать, встал и вышел на балкон.

Было жарко.

Под балконом стояли припаркованные машины и маленькие гаражи, дома жались друг к другу, образовывая своего рода внутренний двор. Отсюда ни дороги не видно, ни прохожих, подумал я.

Я курил, и когда закончил, то бросил сигарету вниз, стараясь попасть между машинами. Вошел в комнату. Дед снова засмеялся.

– Он был хорош, – сказал дед, указывая на телевизор.

Я спросил, знает ли он название фильма, он покачал головой, показывая, что не понял вопроса.

Я взял пульт и нажал «ENTER».

– Не переключай, меня это бесит, – попросил дед.

В описании было неопределенное: «Фильм: Тото».

– Дедушка, завтра у меня именины, – сказал я.

Он ответил, что понял, но, по-прежнему не отрываясь, смотрел в экран.

– Дедушка, – позвал я, дед посмотрел на меня, я поднял руку и потер указательный палец о большой.

Он ничего не ответил, но кивнул.

– Ложись, тебе будет удобнее. – Я встал, приподнял его и подсунул под спину подушки. – Так лучше?

– Ты хороший мальчик, – сказал дед, погладил меня, потом Джулия открыла дверь в комнату, вошла и дала ему чашку кофе.

Он выпил кофе и вернул ей чашку, не сказав ничего, даже «пожалуйста». Прежде чем выйти, Джулия мне улыбнулась, словно хотела сказать, что ничего страшного не произошло.

Я подумал, что этот человек был вместилищем всякой мерзости, и задался вопросом, похож ли я на него, ведь я вырос рядом с ним и мог заразиться. Я попытался понять, родился ли он таким или его таким сделала жизнь. Я знал, что после третьего класса дед пошел работать. Таскал тележку с фруктами – каждый день, с утра и до вечера, по несколько километров. Я слышал эту историю тысячу раз, потому что дед рассказывал всегда о себе, в его мире не существовало ничего, только он, и при этом дед не следил за правдивостью своих рассказов, за тем, чтобы соблюдать хронологию, ему было все равно, поймут ли его. Дед говорил, что потом была война и ночью, когда звучали сирены, они отправлялись спать под туннель в Фуоригротте. На следующее утро мама судорожно ворошила волосы, чтобы убедиться, что не принесет домой тараканов. Он был солдатом и из этого времени помнил только калабрийца, работавшего на улице и тайком передававшего ему разные вещи. Потом дед познакомился с моей бабушкой, но не помнил, ни как именно они познакомились, ни когда; в его голове просто не существовало времени «до», только «после». Его отец был портным и умер, когда он был ребенком: один клиент подарил ему бутылку вина, тот выпил и на следующий день умер. Мама моего деда сперва была в отчаянии, а потом стала давать деньги под процент, занялась ростовщичеством. Американцы посадили деда в тюрьму на месяц по обвинению в том, что он украл ящик сигарет из их грузовика. У него были долги, и он выплачивал их с лотерейных выигрышей. Потом женился, у него появились дети, он работал на заводе «Италсайдер», и был в отчаянии, потому что не хотел работать. Иногда дед угрожал, что откроет газ и взорвет дом вместе с моей бабушкой, вместе с собой и остальными. Он ходил на похороны Тольятти и Берлингуэра, но запомнил не толпу и не происходившее в тот день, а коробку с обедом, которую получил в подарок от партии каждый пришедший. Однажды деду пришла в голову мысль бросить работу, он уронил себе балку на ногу, его отвезли в больницу, и он орал врачам, чтобы ему отрезали все остальное, потому что мечтал о пенсии по инвалидности, а они, вместо того чтобы отрезать, пришили все на место, и дед, до этого проклинавший только жизнь, стал проклинать заодно и врачей. У него был рак простаты, но ничего плохого не случилось. У него вылезла грыжа, и его прооперировали. У него было много инфарктов, и его возили по всем больницам, вплоть до Кассино. Моя бабушка уже болела, когда я объяснял ей, что Аттаназио, фамилия моего деда, имеет греческое происхождение, «a-thanatos», и что это означает «бессмертный». Когда я ей это говорил, она казалась очень взволнованной, бабушка всегда говорила, что хотела бы не менее десятка лет прожить вдовой, и меня очень расстроило, что у нее была обычная, ничем не примечательная фамилия – Часулло.