Белая гвардия. Михаил Булгаков как исторический писатель - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Булгаков, Арсений Замостьянов cтр.№ 70

– Посторонитесь…

– Батюшки, куда ж?

– Манька! Задавят…

– О ком же? (бас, шепот). Украинской народной республике?

– А черт ее знает (шепот).

– Кто ни поп, тот батька…

– Осторожно…

зазвенел, разнесся по всему собору хор… Толстый, багровый Толмашевский угасил восковую, жидкую свечу и камертон засунул в карман. Хор, в коричневых до пят костюмах, с золотыми позументами, колыша белобрысыми, словно лысыми, головенками дискантов, качаясь кадыками, лошадиными головами басов, потек с темных, мрачных хор. Лавинами из всех пролетов, густея, давя друг друга, закипел в водоворотах, зашумел народ.

Из придела выплывали стихари, обвязанные, словно от зубной боли, головы с растерянными глазами, фиолетовые, игрушечные, картонные шапки. Отец Аркадий, настоятель кафедрального собора, маленький щуплый человек, водрузивший сверх серого клетчатого платка самоцветами искрящуюся митру, плыл, семеня ногами в потоке. Глаза у отца были отчаянные, тряслась бороденка.

– Крестный ход будет. Вали, Митька.

– Тише вы! Куда лезете? Попов подавите…

– Туда им и дорога.

– Православные!! Ребенка задавили…

– Ничего не понимаю…

– Як вы не понимаете, то вы б ишлы до дому, бо тут вам робыть нема чого…

– Кошелек вырезали!!!

– Позвольте, они же социалисты. Так ли я говорю? При чем же здесь попы?

– Выбачайте.

– Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат.

– Тут бы сейчас на базар, да по жидовским лавкам ударить. Самый раз…

– Я на вашей мови не размовляю.

– Душат женщину, женщину душат…

– Га‐а‐а‐а… Га‐а‐а‐а…

Из боковых заколонных пространств, с хор, со ступени на ступень, плечо к плечу, не повернуться, не шелохнуться, тащило к дверям, вертело. Коричневые с толстыми икрами скоморохи неизвестного века неслись, приплясывая и наигрывая на дудках, на старых фресках на стенах. Через все проходы, в шорохе, гуле, несло полузадушенную, опьяненную углекислотой, дымом и ладаном толпу. То и дело в гуще вспыхивали короткие болезненные крики женщин. Карманные воры с черными кашне работали сосредоточенно, тяжело, продвигая в слипшихся комках человеческого давленного мяса ученые виртуозные руки. Хрустели тысячи ног, шептала, шуршала толпа.

– Господи, боже мой…

– Иисусе Христе… Царица небесная, матушка…

– И не рад, что пошел. Что же это делается?

– Чтоб тебя, сволочь, раздавило…

– Часы, голубчики, серебряные часы, братцы родные. Вчера купил…

– Отлитургисали, можно сказать…

– На каком же языке служили, отцы родные, не пойму я?

– На божественном, тетка.

– От строго заборонють, щоб не було бильш московской мови.

– Что ж это, позвольте, как же? Уж и на православном, родном языке говорить не разрешается?

– С корнями серьги вывернули. Пол‐уха оборвали…

– Большевика держите, казаки! Шпиен! Большевицкий шпиен!

– Це вам не Россия, добродию.

– Ох, боже мой, с хвостами… Глянь, в галунах, Маруся.

– Дур… но мне…

– Дурно женщине.

– Всем, матушка, дурно. Всему народу чрезвычайно плохо. Глаз, глаз выдушите, не напирайте. Что вы взбесились, анафемы?!

– Геть! В Россию! Геть с Украины!

– Иван Иванович, тут бы полиции сейчас наряды, помните, бывало, в двунадесятые праздники… Эх, хо, хо.

– Николая вам кровавого давай? Мы знаем, мы все знаем, какие мысли у вас в голове находятся.

– Отстаньте от меня, ради Христа. Я вас не трогаю.

– Господи, хоть бы выход скорей… Воздуху живого глотнуть.

– Не дойду. Помру.

Через главный выход напором перло и выпихивало толпу, вертело, бросало, роняли шапки, гудели, крестились. Через второй боковой, где мгновенно выдавили два стекла, вылетел, серебряный с золотом, крестный, задавленный и ошалевший, ход с хором. Золотые пятна плыли в черном месиве, торчали камилавки и митры, хоругви наклонно вылезали из стекол, выпрямлялись и плыли торчком.

Был сильный мороз. Город курился дымом. Соборный двор, топтанный тысячами ног, звонко, непрерывно хрустел. Морозная дымка веяла в остывшем воздухе, поднималась к колокольне. Софийский тяжелый колокол на главной колокольне гудел, стараясь покрыть всю эту страшную, вопящую кутерьму. Маленькие колокола тявкали, заливаясь, без ладу и складу, вперебой, точно сатана влез на колокольню, сам дьявол в рясе и, забавляясь, поднимал гвалт. В черные прорези многоэтажной колокольни, встречавшей некогда тревожным звоном косых татар, видно было, как метались и кричали маленькие колокола, словно яростные собаки на цепи. Мороз хрустел, курился. Расплавляло, отпускало душу на покаяние, и черным‐черно разливался по соборному двору народушко.

Старцы божии, несмотря на лютый мороз, с обнаженными головами, то лысыми, как спелые тыквы, то крытыми дремучим оранжевым волосом, уже сели рядом по‐турецки вдоль каменной дорожки, ведущей в великий пролет старо‐софийской колокольни, и пели гнусавыми голосами.

Слепцы‐лирники тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде, и лежали донышком книзу рваные картузы, и падали, как листья, засаленные карбованцы, и глядели из картузов трепанные гривны.

Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками.

– Братики, сестрички, обратите внимание на убожество мое. Подайте, Христа ради, что милость ваша будет.

– Бегите на площадь, Федосей Петрович, а то опоздаем.

– Молебен будет.

– Крестный ход.

– Молебствие о даровании победы и одоления революционному оружию народной украинской армии.

– Помилуйте, какие же победы и одоление? Победили уже.

– Еще побеждать будут!

– Поход буде.

– Куды поход?

– На Москву.

– На какую Москву?

– На самую обыкновенную.

– Руки коротки.

– Як вы казалы? Повторить, як вы казалы? Хлопцы, слухайте, що вин казав!

– Ничего я не говорил!

– Держи, держи его, вора, держи!!

– Беги, Маруся, через те ворота, здесь не пройдем. Петлюра, говорят, на площади. Петлюру смотреть.